15 октября исполняется 100 лет со дня рождения поэта-фронтовика Мусы Гали, чью поэзию знали и ценили в СССР. Его с любовью и почтением переводили такие известные мастера пера, как Елена Николаевская, Ирина Снегова, Людмила Татьяничева, «толстые» журналы печатали чаще многих других поэтов из национальных регионов. При этом Муса Гали не удостоился звания «народный поэт», что крайне удивляет в нынешней ситуации, когда столь почетный статус теперь получают весьма заурядные литераторы. А по-настоящему талантливый и любимый народом поэт не удостоился. Почему?
«Он был очень скромным…» - отвечают знавшие лично его и творчество собеседники. Еще и поэтому захотелось написать об этом талантливом человеке, уроженце Чишминского района из деревни Искэ Муса (Старомусино), по имени которой и взял себе еще в юности псевдоним молодой поэт Габдрахман Галеев.
С внуками
Отправляюсь в Старомусино, чтобы поклониться могиле поэта, заглянуть к роднику- Акчишма, к которому он всегда стремился вернуться из своих многочисленных поездок и к которому мысленно обращался в окопах. Воспоминания о чистейшей родниковой воде придавали силы к выздоровлению после тяжелого ранения.
А по дороге перебираю строчки из его неопубликованных стихов, которые переводились и готовились к изданию в 1997 году, но не попали в печать. Так бывает. И вот одно из тех 12, не увидевших свет и бережно сохранившихся в личной папке поэта, которую доверительно передал мне внук Мусы-агая Альберт Мухамедьянов.
Видишь, чьи-то следы исчеркали предгорья,
Чьих-то судеб тропинки легли вдалеке.
Те следы - это знаки надежды и горя,
Письмена - не пойму, на каком языке…
Все пойму я. Когда осушить доведется
Жизни горькую чашу - до самого дна.
Это - сердца язык, что с рожденья дается,
Сердцем, сердцем начертаны те письмена.
(перевод Е. Николаевской)
И я с волнением вглядываюсь из окна редакционной машины в рельефы-письмена чишминской географии, взрастившей столько талантливых людей, пытаясь разглядеть курганы вдохновения, щедро одаривавшие своих уроженцев. Но, увы, - видно, прав поэт, познавший язык сердца и сакральность родной земли, не каждому открываются ее тайны. И вдруг и мое сердце екнуло, завидев на дорожном указателе Кляшево - гнездовье народного поэта Мустая Карима, верного друга Мусы Гали. Они по жизни шли рядом, в одно время отправлялись в Малеевку и Переделкино в творческие командировки.
«Когда читаешь стихотворения и поэмы уже зрелого Мусы Гали, тебя постоянно сопровождает ненавязчивый шум дождя, и тихо колышутся перед тобой листья и колосья. Этот шум и это колыхание уводят меня в детские годы... Мне представлялось тогда, что теплые дожди рождаются там, за лесами, над знаменитым шумными базарами аулом Старый Муса. Сейчас я думаю, что, если бы не многозвучная песня сына того края, светлой и нежной струей влившегося в башкирскую поэзию, ко мне бы, возможно, никогда не приходили воспоминания о тех далеких щедрых дождях. Вот так подлинная поэзия всегда возвращает тебя к твоим истокам, к твоим первым надеждам и потерям. И она утверждает тебя в мысли, что иные потери со временем становятся твоим непреходящим достоянием, а суетные удачи оборачиваются укорами», - так откликался на творчество друга Мустай Карим.
Во многом похожи их судьбы - оба прошли через горнило войны, получили серьезные ранения, эхом отдававшиеся до последнего вздоха. Но вместе с тем были они разные. Мустаю повезло вырасти в окружении любви и заботы двух матерей, в большой и дружной семье, что стало определяющим в его жизни - он с раннего детства поселился на радостной светлой стороне мироздания, несмотря на лишения военной эпохи. Муса (Габдрахман) рос сиротой: в период коллективизации бандиты убили отца, одним из первых вступившего в колхоз, мать вновь вышла замуж, а трехлетнего сынишку оставила родителям - так главным советчиком и защитником стал для него дедушка. Старики любили внука, но не баловали - едва находили средства на пропитание. Муса Галеевич уже в преклонные годы рассказал своему 10-летнему внуку Альберту, как у него долго не было одежки, чтобы ходить в сельскую школу. Наконец дед приобрел где-то для мальчонки старенький тулупчик. Но случилась беда: Габдрахман провалился на тонком льду и весь вымок, однако не побежал домой греться, а, боясь наказания, забился в сарай, ожидая, когда просохнет одежда. И тяжело заболел, застудил легкие - вот такая доля выпала будущему поэту. Поэтому, наверное, и вся его поэзия пронизана легкой грустью и тишиной - он и сам был человеком не громким, избегавшим высоких трибун и пафосных речей, предпочитавшим камерные встречи и беседы с друзьями и читателями.
А вот стихотворение, которое раскрывает во многом суть самого поэта, его жизненную позицию:
Если счастлив,
Не кричи об этом,
Не горлань везде до хрипоты.
Мир твой,
Озаренный резким светом,
Для другого полон темноты.
Коль ты счастлив, -
Пусть услышит сердце
Боль других
(И ты ее стерпи!),
Дрожь людей, которым отогреться
Негде в снеговой глухой степи.
Коль ты счастлив - это знает сердце,
Разгляди, что мир устроен так:
Каждый полдень за спиною прячет
Непроглядный полуночный мрак:
Сытый, вспомни о сгоревшем хлебе,
О травой заросшей борозде,
И, когда звезда взойдет на небе,
Вспомни о погаснувшей звезде.
Жизнь - не вечно в праздничной одежде,
Вслед за солнцем холод настает.
Ты успей заметить друга прежде,
Чем его метелью заметет.
Дверь не запирай в часы ненастья!
Не забудь в жару полить цветы!
Если ты считаешь, что ты счастлив, -
Не кричи о том до хрипоты.
(перевод Е. Храмова)
Вот так негромко и неспешно прожил Муса Гали, стараясь радовать своим творчеством читателей, оставаясь при этом абсолютно искренним и сочувствующим тем, кто нуждался в моральной поддержке. С такими мыслями я добралась до Старомусино, где меня уже поджидала бывший «министр культуры» Чишминского района Рушания Ханифовна Байгузина, хорошо знавшая семью Галеевых. И пышные астры, что мы кладем на могилу поэта и его верной супруги Райли Гайнетдиновны, с любовью выращены Рушанией-ханум в своем палисаднике. Ей довелось часто встречаться с поэтом, организовывать творческие встречи, принимать высоких гостей на его юбилеи, непременно показывая им знаменитый родник - источник вдохновения.
А 1 сентября 2005 года в Старомусино на открытие памятной доски другу-поэту приехал Мустай Карим. Он уже неважно себя чувствовал, но, превозмогая слабость, выступил перед школьниками, вспоминая долгие годы их крепкой дружбы. Потом прислонился к мощному стволу и пошутил: «Пусть этот дуб немного обопрется на меня…» Так прожили и они с Мусой Гали, подставляя в трудные минуты спины друг другу. Радость и задор тоже делили пополам. В доме Мустая так же искренне радовались рождению внуков Альберта, а потом Сабины. В творческие командировки в Малеевку поэты тоже отправлялись вместе - в минуты отдыха ходили на лыжах, включались в эмоциональные обсуждения бурных перемен в стране с московскими поэтами. Часто там бывал и художник Юрий Коваль, хорошо знавший Мустая Карима, как-то он попросил: «Мустафа Сафич, уговорите вашего друга поработать со мной - хочу сделать его портрет». И тот акварельный портрет хранится теперь у внука Альберта.
Расул Гамзатов хорошо знал Мусу Гали, ценил его творчество, они бывали в совместных поездках и понимали настроения друг друга в непростые периоды творчества каждого поэта. В 1992 году Гамзатов написал развернутое стихотворение, посвященное Мусе Гали, приведу лишь два четверостишья из него:
РАСУЛ ГАМЗАТОВ:
Рукопожатий былой теплоты -
Нашей, от сердца, Муса, не забыть нам…
Греет ли бог тех, чьи души пусты,
Внемлет ли их микрофонным молитвам?
Как бы ни меркло, ни стыло вкруг нас,
Жаром души своей друга согреем.
Тех же, кто ждет, чтоб жар тот угас,
Зла не питая, мы просто жалеем.
(из стихотворения «Рукопожатие»,
посвященного Мусе Гали, 1992 г.)
Какие великолепные строчки, родившиеся наверняка по какому-то серьезному поводу, не случайно с явным сарказмом упоминаются «микрофонные молитвы» - и все в принципе проясняется - лицемерие с трибун не затмевает истинных чувств! А «жалеть недоброжелателей, не питая зла!» - та глубина, на которой общаются поэты-друзья, «не всплывая наверх», где много пустого шума и показухи.
Цену истинного товарищества Муса Гали познал еще на фронте. Ему довелось форсировать Днепр, сражаться за каждую пядь земли на Украинском фронте. Он рассказывал, что у каждого был друг по окопу в их интернациональном полку - таджики, узбеки, якуты, татары, русские - часто плохо понимали языки других бойцов, но умели всегда в нужный момент выручить и подставить плечо. На привалах они стелили с окопным другом-туркменом одну шинель на землю, а другой укрывались - так было гораздо теплее…
Муса Галеевич стремился азы нравственности, а через нее и взгляд на мир, понимание своих целей и задач, передать подрастающим внукам. Альберт сегодня старается сохранить обстановку в кабинете татая (так они звали деда) прежней, словно он только ненадолго вышел к нэнэй на кухню чаю попить. Сабина была совсем маленькой, но сохранила в душе яркие впечатления от разговоров с дедом:
«Мы очень много времени проводили летом на даче вместе с нэнэй и татаем, и все воспоминания у меня в основном оттуда, - делится живущая сегодня далеко от родных мест внучка.
Самый яркий эпизод сохранился с дачного крыльца, как мы сидели вдвоем поздно вечером, и он мне показывал на ночном небе разные созвездия и как их можно легко найти - мне кажется, все мои познания о звездах и космосе сохранились именно оттуда. Еще в ту пору на даче можно было найти светлячков (последние несколько лет я их в целом не видела в Башкортостане), и особенно много их было рядом с сиренью у нашего крыльца - помню, как мы на них отвлекались, слушали их стрекотание.
Я его расспрашивала про ранение на войне, о котором говорила нэнэй, жалея татая. Но он нам с Альбертом 9 Мая рассказывал, как в целом тяжело далась победа и немного про госпиталь, где лечился после ранения.
Мне очень отчетливо в деталях запомнился день его кончины. Я сидела у его кровати, потом началась суета вокруг, все куда-то звонили. Я осталась дома с нэнэй, когда его увезли в больницу. В какой-то момент раздался звонок на кухне, нэнэй побежала, а потом заплакала…» - поделилась со мной сокровенным внучка Мусы Гали.
Он оставил на письменном столе свое завещание: «Навечно соедините меня с моей родной землей. Она теплая, она мягкая...»
Дочь Лейла, родные и близкие исполнили его волю.
А в тот свой последний приезд к другу на могилу Мустай Карим сказал много добрых слов напутствия его землякам, приведу лишь некоторые признания:
«50 лет мы жили с ним в дружбе, душа в душу, за 50 лет не было у нас с ним никаких разногласий. В эти 50 лет мы не обнимались, не признавались друг другу в любви. Но обнимались наши души, сплетались воедино наши мысли.
Человек после смерти уходит в вечность, его душа поднимается на небеса, а тело остается в земле, в могиле. Очень многие уходят туда, и о них забывают. И только избранные, хотя и остаются в могиле, но перемещаются в людскую память, и остаются в этой памяти на долгие годы, на десятилетия и столетия. Муса Гали - один из таких. Он останется и в памяти современников, и в памяти наших потомков.
Сегодня мне и радостно, и в то же время - грустно, как-то немного не по себе. Потому что впервые пришел на могилу своего друга, Мусы Гали. Но эта участь никого не минует, все будем там. Я радуюсь за вас, потому что вы чтите своего земляка - поэта и писателя, сохраняете в своих сердцах память о нем.
Муса никогда не восседал на вершинах власти, не был большим начальником. Он был большим поэтом. И его вершиной была большая, высокая башкирская поэзия и литература. И в этой литературе он держал себя очень достойно, и навсегда останется в ней. Сегодня я вместе с вами испытываю гордость за него».
…Прошло 19 лет с ухода Мусы Гали к своим высоким звездам, о которых рассказывал внучке. А мы продолжаем читать его стихи и черпать из них силы, как он черпал вдохновение от силы родной земли.
Все, как было: Дёма, ветер в уши,
Жаворонок в высоте крутой.
Только в грудь все тяжелей и глуше
Бьют года, как волны - чередой.
Я пришел к тебе, как прежде, Дёма,
Как всегда, за песней в тишину.
Но смотрю я нынче по-другому
В быстрину твою и глубину.
Как всегда, торжественному мигу
Предаюсь, склонясь к твоим водам,
И природы праздничную книгу
Медленно читаю, по складам.
Здесь вчера кружился и метался
Листопад - но вон уж синь на дне
Да блестящий лист, что задержался
В тихой и прозрачной глубине.
Здесь покой... А мне покоя нету...
Я давно безоблачность свою
Растерял, разнес по белу свету
И теперь встревоженный стою.
Дёма, Дёма, как мне жить в покое,
Если бури берег твой крушат,
Травы, что сверкали над тобою,
Черные, померзшие лежат,
И уже ушла невозвратимо
Та пора, когда весенним днем
Я вверял волне, летящей мимо,
Все, что было на сердце моем.
А теперь о вечных мира тайнах
Больше скажет мне тот лист на дне,
Желтый лист, в конце пути случайно
Задержавшийся подобно мне.
Многому нас научили годы -
Не зовет вдогонку встречный взор,
Глубина зовет, в нее сквозь воды,
Наклоняясь, я смотрю в упор.
Дней моих река, поток студеный,
Ясный путь, что мне судьбою дан,
Песнь моя, мое дыханье, Дёма,
Книга, что читаю по складам!
(1969 год, перевод И. Снеговой)
Галина ИШМУХАМЕТОВА
«Он был очень скромным…» - отвечают знавшие лично его и творчество собеседники. Еще и поэтому захотелось написать об этом талантливом человеке, уроженце Чишминского района из деревни Искэ Муса (Старомусино), по имени которой и взял себе еще в юности псевдоним молодой поэт Габдрахман Галеев.
С внуками
Отправляюсь в Старомусино, чтобы поклониться могиле поэта, заглянуть к роднику- Акчишма, к которому он всегда стремился вернуться из своих многочисленных поездок и к которому мысленно обращался в окопах. Воспоминания о чистейшей родниковой воде придавали силы к выздоровлению после тяжелого ранения.
А по дороге перебираю строчки из его неопубликованных стихов, которые переводились и готовились к изданию в 1997 году, но не попали в печать. Так бывает. И вот одно из тех 12, не увидевших свет и бережно сохранившихся в личной папке поэта, которую доверительно передал мне внук Мусы-агая Альберт Мухамедьянов.
Видишь, чьи-то следы исчеркали предгорья,
Чьих-то судеб тропинки легли вдалеке.
Те следы - это знаки надежды и горя,
Письмена - не пойму, на каком языке…
Все пойму я. Когда осушить доведется
Жизни горькую чашу - до самого дна.
Это - сердца язык, что с рожденья дается,
Сердцем, сердцем начертаны те письмена.
(перевод Е. Николаевской)
И я с волнением вглядываюсь из окна редакционной машины в рельефы-письмена чишминской географии, взрастившей столько талантливых людей, пытаясь разглядеть курганы вдохновения, щедро одаривавшие своих уроженцев. Но, увы, - видно, прав поэт, познавший язык сердца и сакральность родной земли, не каждому открываются ее тайны. И вдруг и мое сердце екнуло, завидев на дорожном указателе Кляшево - гнездовье народного поэта Мустая Карима, верного друга Мусы Гали. Они по жизни шли рядом, в одно время отправлялись в Малеевку и Переделкино в творческие командировки.
«Когда читаешь стихотворения и поэмы уже зрелого Мусы Гали, тебя постоянно сопровождает ненавязчивый шум дождя, и тихо колышутся перед тобой листья и колосья. Этот шум и это колыхание уводят меня в детские годы... Мне представлялось тогда, что теплые дожди рождаются там, за лесами, над знаменитым шумными базарами аулом Старый Муса. Сейчас я думаю, что, если бы не многозвучная песня сына того края, светлой и нежной струей влившегося в башкирскую поэзию, ко мне бы, возможно, никогда не приходили воспоминания о тех далеких щедрых дождях. Вот так подлинная поэзия всегда возвращает тебя к твоим истокам, к твоим первым надеждам и потерям. И она утверждает тебя в мысли, что иные потери со временем становятся твоим непреходящим достоянием, а суетные удачи оборачиваются укорами», - так откликался на творчество друга Мустай Карим.
Во многом похожи их судьбы - оба прошли через горнило войны, получили серьезные ранения, эхом отдававшиеся до последнего вздоха. Но вместе с тем были они разные. Мустаю повезло вырасти в окружении любви и заботы двух матерей, в большой и дружной семье, что стало определяющим в его жизни - он с раннего детства поселился на радостной светлой стороне мироздания, несмотря на лишения военной эпохи. Муса (Габдрахман) рос сиротой: в период коллективизации бандиты убили отца, одним из первых вступившего в колхоз, мать вновь вышла замуж, а трехлетнего сынишку оставила родителям - так главным советчиком и защитником стал для него дедушка. Старики любили внука, но не баловали - едва находили средства на пропитание. Муса Галеевич уже в преклонные годы рассказал своему 10-летнему внуку Альберту, как у него долго не было одежки, чтобы ходить в сельскую школу. Наконец дед приобрел где-то для мальчонки старенький тулупчик. Но случилась беда: Габдрахман провалился на тонком льду и весь вымок, однако не побежал домой греться, а, боясь наказания, забился в сарай, ожидая, когда просохнет одежда. И тяжело заболел, застудил легкие - вот такая доля выпала будущему поэту. Поэтому, наверное, и вся его поэзия пронизана легкой грустью и тишиной - он и сам был человеком не громким, избегавшим высоких трибун и пафосных речей, предпочитавшим камерные встречи и беседы с друзьями и читателями.
А вот стихотворение, которое раскрывает во многом суть самого поэта, его жизненную позицию:
Если счастлив,
Не кричи об этом,
Не горлань везде до хрипоты.
Мир твой,
Озаренный резким светом,
Для другого полон темноты.
Коль ты счастлив, -
Пусть услышит сердце
Боль других
(И ты ее стерпи!),
Дрожь людей, которым отогреться
Негде в снеговой глухой степи.
Коль ты счастлив - это знает сердце,
Разгляди, что мир устроен так:
Каждый полдень за спиною прячет
Непроглядный полуночный мрак:
Сытый, вспомни о сгоревшем хлебе,
О травой заросшей борозде,
И, когда звезда взойдет на небе,
Вспомни о погаснувшей звезде.
Жизнь - не вечно в праздничной одежде,
Вслед за солнцем холод настает.
Ты успей заметить друга прежде,
Чем его метелью заметет.
Дверь не запирай в часы ненастья!
Не забудь в жару полить цветы!
Если ты считаешь, что ты счастлив, -
Не кричи о том до хрипоты.
(перевод Е. Храмова)
Вот так негромко и неспешно прожил Муса Гали, стараясь радовать своим творчеством читателей, оставаясь при этом абсолютно искренним и сочувствующим тем, кто нуждался в моральной поддержке. С такими мыслями я добралась до Старомусино, где меня уже поджидала бывший «министр культуры» Чишминского района Рушания Ханифовна Байгузина, хорошо знавшая семью Галеевых. И пышные астры, что мы кладем на могилу поэта и его верной супруги Райли Гайнетдиновны, с любовью выращены Рушанией-ханум в своем палисаднике. Ей довелось часто встречаться с поэтом, организовывать творческие встречи, принимать высоких гостей на его юбилеи, непременно показывая им знаменитый родник - источник вдохновения.
А 1 сентября 2005 года в Старомусино на открытие памятной доски другу-поэту приехал Мустай Карим. Он уже неважно себя чувствовал, но, превозмогая слабость, выступил перед школьниками, вспоминая долгие годы их крепкой дружбы. Потом прислонился к мощному стволу и пошутил: «Пусть этот дуб немного обопрется на меня…» Так прожили и они с Мусой Гали, подставляя в трудные минуты спины друг другу. Радость и задор тоже делили пополам. В доме Мустая так же искренне радовались рождению внуков Альберта, а потом Сабины. В творческие командировки в Малеевку поэты тоже отправлялись вместе - в минуты отдыха ходили на лыжах, включались в эмоциональные обсуждения бурных перемен в стране с московскими поэтами. Часто там бывал и художник Юрий Коваль, хорошо знавший Мустая Карима, как-то он попросил: «Мустафа Сафич, уговорите вашего друга поработать со мной - хочу сделать его портрет». И тот акварельный портрет хранится теперь у внука Альберта.
Расул Гамзатов хорошо знал Мусу Гали, ценил его творчество, они бывали в совместных поездках и понимали настроения друг друга в непростые периоды творчества каждого поэта. В 1992 году Гамзатов написал развернутое стихотворение, посвященное Мусе Гали, приведу лишь два четверостишья из него:
РАСУЛ ГАМЗАТОВ:
Рукопожатий былой теплоты -
Нашей, от сердца, Муса, не забыть нам…
Греет ли бог тех, чьи души пусты,
Внемлет ли их микрофонным молитвам?
Как бы ни меркло, ни стыло вкруг нас,
Жаром души своей друга согреем.
Тех же, кто ждет, чтоб жар тот угас,
Зла не питая, мы просто жалеем.
(из стихотворения «Рукопожатие»,
посвященного Мусе Гали, 1992 г.)
Какие великолепные строчки, родившиеся наверняка по какому-то серьезному поводу, не случайно с явным сарказмом упоминаются «микрофонные молитвы» - и все в принципе проясняется - лицемерие с трибун не затмевает истинных чувств! А «жалеть недоброжелателей, не питая зла!» - та глубина, на которой общаются поэты-друзья, «не всплывая наверх», где много пустого шума и показухи.
Цену истинного товарищества Муса Гали познал еще на фронте. Ему довелось форсировать Днепр, сражаться за каждую пядь земли на Украинском фронте. Он рассказывал, что у каждого был друг по окопу в их интернациональном полку - таджики, узбеки, якуты, татары, русские - часто плохо понимали языки других бойцов, но умели всегда в нужный момент выручить и подставить плечо. На привалах они стелили с окопным другом-туркменом одну шинель на землю, а другой укрывались - так было гораздо теплее…
Муса Галеевич стремился азы нравственности, а через нее и взгляд на мир, понимание своих целей и задач, передать подрастающим внукам. Альберт сегодня старается сохранить обстановку в кабинете татая (так они звали деда) прежней, словно он только ненадолго вышел к нэнэй на кухню чаю попить. Сабина была совсем маленькой, но сохранила в душе яркие впечатления от разговоров с дедом:
«Мы очень много времени проводили летом на даче вместе с нэнэй и татаем, и все воспоминания у меня в основном оттуда, - делится живущая сегодня далеко от родных мест внучка.
Самый яркий эпизод сохранился с дачного крыльца, как мы сидели вдвоем поздно вечером, и он мне показывал на ночном небе разные созвездия и как их можно легко найти - мне кажется, все мои познания о звездах и космосе сохранились именно оттуда. Еще в ту пору на даче можно было найти светлячков (последние несколько лет я их в целом не видела в Башкортостане), и особенно много их было рядом с сиренью у нашего крыльца - помню, как мы на них отвлекались, слушали их стрекотание.
Я его расспрашивала про ранение на войне, о котором говорила нэнэй, жалея татая. Но он нам с Альбертом 9 Мая рассказывал, как в целом тяжело далась победа и немного про госпиталь, где лечился после ранения.
Мне очень отчетливо в деталях запомнился день его кончины. Я сидела у его кровати, потом началась суета вокруг, все куда-то звонили. Я осталась дома с нэнэй, когда его увезли в больницу. В какой-то момент раздался звонок на кухне, нэнэй побежала, а потом заплакала…» - поделилась со мной сокровенным внучка Мусы Гали.
Он оставил на письменном столе свое завещание: «Навечно соедините меня с моей родной землей. Она теплая, она мягкая...»
Дочь Лейла, родные и близкие исполнили его волю.
А в тот свой последний приезд к другу на могилу Мустай Карим сказал много добрых слов напутствия его землякам, приведу лишь некоторые признания:
«50 лет мы жили с ним в дружбе, душа в душу, за 50 лет не было у нас с ним никаких разногласий. В эти 50 лет мы не обнимались, не признавались друг другу в любви. Но обнимались наши души, сплетались воедино наши мысли.
Человек после смерти уходит в вечность, его душа поднимается на небеса, а тело остается в земле, в могиле. Очень многие уходят туда, и о них забывают. И только избранные, хотя и остаются в могиле, но перемещаются в людскую память, и остаются в этой памяти на долгие годы, на десятилетия и столетия. Муса Гали - один из таких. Он останется и в памяти современников, и в памяти наших потомков.
Сегодня мне и радостно, и в то же время - грустно, как-то немного не по себе. Потому что впервые пришел на могилу своего друга, Мусы Гали. Но эта участь никого не минует, все будем там. Я радуюсь за вас, потому что вы чтите своего земляка - поэта и писателя, сохраняете в своих сердцах память о нем.
Муса никогда не восседал на вершинах власти, не был большим начальником. Он был большим поэтом. И его вершиной была большая, высокая башкирская поэзия и литература. И в этой литературе он держал себя очень достойно, и навсегда останется в ней. Сегодня я вместе с вами испытываю гордость за него».
…Прошло 19 лет с ухода Мусы Гали к своим высоким звездам, о которых рассказывал внучке. А мы продолжаем читать его стихи и черпать из них силы, как он черпал вдохновение от силы родной земли.
Все, как было: Дёма, ветер в уши,
Жаворонок в высоте крутой.
Только в грудь все тяжелей и глуше
Бьют года, как волны - чередой.
Я пришел к тебе, как прежде, Дёма,
Как всегда, за песней в тишину.
Но смотрю я нынче по-другому
В быстрину твою и глубину.
Как всегда, торжественному мигу
Предаюсь, склонясь к твоим водам,
И природы праздничную книгу
Медленно читаю, по складам.
Здесь вчера кружился и метался
Листопад - но вон уж синь на дне
Да блестящий лист, что задержался
В тихой и прозрачной глубине.
Здесь покой... А мне покоя нету...
Я давно безоблачность свою
Растерял, разнес по белу свету
И теперь встревоженный стою.
Дёма, Дёма, как мне жить в покое,
Если бури берег твой крушат,
Травы, что сверкали над тобою,
Черные, померзшие лежат,
И уже ушла невозвратимо
Та пора, когда весенним днем
Я вверял волне, летящей мимо,
Все, что было на сердце моем.
А теперь о вечных мира тайнах
Больше скажет мне тот лист на дне,
Желтый лист, в конце пути случайно
Задержавшийся подобно мне.
Многому нас научили годы -
Не зовет вдогонку встречный взор,
Глубина зовет, в нее сквозь воды,
Наклоняясь, я смотрю в упор.
Дней моих река, поток студеный,
Ясный путь, что мне судьбою дан,
Песнь моя, мое дыханье, Дёма,
Книга, что читаю по складам!
(1969 год, перевод И. Снеговой)
Галина ИШМУХАМЕТОВА