8 сентября исполняется 100 лет со дня рождения Расула Гамзатова, а 9-го - 195-летие Льва Толстого. Равнодушно пролистнуть листки календаря не получится: во-первых, творчество обоих мастеров зацепило меня еще в юности, во-вторых, посчастливилось заглянуть в благословенные места, где они жили. А полученные впечатления с течением времени лишь настаиваются, кристаллизуясь вокруг неожиданно возникающих обстоятельств…
В легендарной усадьбе Ясная Поляна, обустроенной дедом классика Николаем Сергеевичем Волконским, с коллегами-редакторами Альянса региональных СМИ мы побывали в сентябре 2015 года. От белокаменной арки ворот (первым делом там и сфотографировались) сразу попали на прошпект - березовую аллею, где постоянно прогуливались предки писателя, потом маленький Левушка, а с годами - возмужавший Толстой вместе с верной супругой Софьей. Пыталась тогда представить выросшего без матери и больше всех ценившего деда подростка, которого наверняка с детства одолевали вопросы мироустройства и законов бытия - почему одни пребывают в счастье и безмятежности, а другие - в нищете и страданиях? Из этих размышлений, сопровождавших Льва Толстого всю дальнейшую жизнь, проросли его жалостливость, совестливость и бессмертная философия «непротивления злу насилием».
«Детство своё мать прожила частью в Москве, частью в деревне с умным, гордым и даровитым человеком, моим дедом Волконским. Дед мой считался очень строгим хозяином, но я никогда не слыхал рассказов о его жестокостях и наказаниях, столь обычных в то время… Я слышал только похвалы уму, хозяйственности и заботе о крестьянах и, в особенности, огромной дворне моего деда. Вероятно, у него было очень тонкое эстетическое чувство. Все его постройки не только прочны и удобны, но чрезвычайно изящны. Таков же разбитый им парк перед домом», - напишет в своих воспоминаниях классик.
И те незыблемые дедовские устои он перенесет и на свою судьбу. Дневниковые записи и состояние Ясной Поляны на машине времени переносят нас в минувшие эпохи и вместе с тем органично вписываются в нашу реальность - здесь и сейчас.
Впечатлили атмосфера и рассказ экскурсовода, а по-настоящему потрясли два момента: во-первых, могильный холмик без креста и ограды, лишь с неброскими цветами, во-вторых, небольшая «казарменная» (почему-то сразу пришло такое определение) кровать - как же на ней помещался богатырь-классик?! Ведь еще с детства в сознании сложился образ Льва Толстого - литературного Ильи Муромца в крестьянской рубахе, с роскошной бородой и добрыми глазами. Аскетизм же спальной, одновременно служившей рабочим кабинетом, несколько диссонировал с убранством уютного дома: по-семейному нарядной гостиной с портретами предков, основательной, но достаточно пологой и удобной дубовой лестницей, горками с реликтовой посудой и личными вещами домочадцев. Каким же разным был Лев Толстой! Открытая веранда до сих пор украшена изящными перилами с вырезанными на них фигурками зверюшек и птиц - мастерил сам писатель. Оранжерея, правда, теперь совсем не та, что прежде: Лев Николаевич в свое время по примеру деда с увлечением разводил диковинные фрукты и роскошные цветы. Но в морозную зиму немецкой оккупации теплолюбивая экзотика перемерзла и исчезла, как и долгие десятилетия радовавший семью яблоневый сад, однако ныне он возрожден заботливыми руками хранителей усадьбы - угоститься антоновкой сюда являются специально со всей округи. Живо вставали перед глазами крестьянские дети на уроках писателя - для них он художественным слогом воссоздавал картинки деревенского быта в своих коротких рассказах, выпускал «Азбуку» и «Новую азбуку». Мое же знакомство с мастером началось с «Филипка», прочитанного самостоятельно еще по складам…
О сложных взаимоотношениях писателя и церкви споры не утихают до сих пор. Но, на мой взгляд, кого-кого, а Толстого обвинить в безбожии трудно, он был как раз божьим человеком, раньше многих понявшим разницу между Создателем и религией, которая лишь подсказывает те или иные пути к вере. И вполне осознанно в 1908 году завещал: «Чтобы никаких не совершали обрядов при закопании в землю моего тела. Деревянный гроб и кто хочет снесет или свезет в Заказ против оврага на место зеленой палочки…» Те, кто знаком с дневниками и воспоминаниями писателя, знают, что «зеленая палочка» родом из его детства, как и «муравейные братья», и многие другие затеи, придуманные старшим братом Николенькой для веселья и забавы, а для Левушки обернувшиеся глубокими идеями при становлении его личности.
Признанный во всем мире Лев Толстой вошел в историю прежде всего своими фундаментальными романами «Война и мир» и «Анна Каренина» - кинорежиссеры из самых разных стран с завидной регулярностью ставят по ним фильмы, производя сенсации и вызывая горячие отклики среди поклонников и критиков. Но в данном случае я не о мировых шедеврах. Последние полгода, погружаясь в архивные материалы, касающиеся образования Уфы и Башкирии, с досадой для себя отметила одну деталь: бывавшие в наших краях исследователи со Средневековья вплоть до прошлого века писали о коренном населении исключительно в уничижительном тоне. Даже сочувствуя башкирам в их незавидном положении в период колонизации, столичные господа не скрывали брезгливости, в любой ситуации подчеркивали свое превосходство над «неотесанными кочевниками». И тут-то вспомнились замечательные рассказы и дневниковые записи Льва Николаевича Толстого о его приятелях-башкирах: через характеры конкретных людей писатель разглядел душу этого народа.
«Край здесь прекрасный, по своему возрасту только что выходящий из девственности, по богатству, здоровью и в особенности по простоте и неиспорченности народа. Здесь очень хорошо и значительно все. Если бы не тоска по семье, я бы был совершенно счастлив здесь. Если бы начать описывать, то я исписал бы 100 листов, описывая здешний край и мои занятия. Читаю Геродота, который с подробностями описывает тех самых галактофагов - скифов, среди которых я живу», - делился своими впечатлениями Лев Толстой в письме к Афанасию Фету.
Из двадцати лет общения с башкирами в свои первые приезды на кумыс писатель лишь приглядывался к их повадкам и традициям, сравнивая свои ощущения с геродотовскими, но, заводя личные знакомства и узнавая реальность и законы, направленные на «обрусение» края путем переселения в степь казаков и сотни русских деревень, проникался искренним сочувствием. Толстой разглядел в «примитивных простачках» высокую духовность. «Много ли человеку земли нужно» - произведение с таким философским названием тянет на притчу. Пахом из русской деревни явился к башкирам земли прикупить. Его доброжелательно приняли и условия торга выставили заманчивые: сколько степи обойдешь до заката - все твое! Но жадность погубила мужика, мораль очевидна: две сажени земли хватило для могилы. А из рассказа «Ильяс» узнаем о старательном башкире, сумевшем разбогатеть и прославиться на всю округу. Однако осознали супруги себя вполне счастливыми, лишь потеряв все нажитое, но обретя душевный покой и гармонию. Не в богатстве счастье!
Впервые на кумыс к башкирам писатель отправился в 1862 году и остановился в ауле на берегу речки Таналык - притока Урала. Тогда и зародилась любовь Льва Николаевича к краю и его обитателям. А во второй раз - в июле 1871 года и сразу же написал жене Софье Андреевне о своих первых впечатлениях: «Башкиры мои все меня узнали и приняли радостно, но, судя по тому, что я увидел вчера, у них совсем не так хорошо, как было прежде. Землю у них отрезали лучшую, они стали пахать, и большая часть не выкочевывает с зимних квартир…
…и башкиры, и места, где мы бывали на охоте, прекрасные. Меня здесь все башкиры знают и очень уважают. Принимали нас везде с гостеприимством, которое трудно описать».
Чуть позже он сообщит супруге о желании купить землю в глубинке и для этого съездить в Уфу: «Поездка же в Уфу интересна мне потому, что дорога туда идет по одному из самых глухих и благодатнейших краев России. Можешь себе представить, что земля, в которой леса, степи, реки, везде ключи, и земля - нетронутый ковыль с сотворения мира, родящая лучшую пшеницу, и земля только в 100 верстах от пароходного пути продается башкирцами по 3 рубля за десятину. Ежели не купить, то мне хотелось очень посмотреть ту землю».
Однако поездка в Уфу так и не состоялась, местные башкиры уговорили его купить землю там же - на Таналыке. Уже через год он привез в свое башкирское имение управляющего и поручил ему обустраивать хозяйство. А с 1873 года семья Толстого стала бывать там регулярно. Сохранились воспоминания сына Ильи и дочери Татьяны о тех счастливых днях.
«Папа всегда умел найти общий интерес со всяким человеком, с которым встречался. С каждым он легко находил предметы для интересного разговора. С муллой он говорил о религии, с Михаилом Ивановичем шутил, с хозяевами говорил о посевах, о лошадях, о погоде... И все доверчиво и простодушно ему отвечали. После обеда мы пошли пройтись и посмотреть табуны. Мама очень похвалила хорошенькую буланую кобылку, сказав, что это ее любимая масть. А папа прибавил, что кобылка удивительно ладная... Под вечер мы распростились с радушными хозяевами и велели подавать плетушки. К первой плетушке, в которой приехали папа и мама, была привязана хорошенькая буланая кобылка, которую похвалила мама... При случае папа отдарил башкирца, дав ему несколько золотых монет-червонцев...» - вспоминала Татьяна Львовна, ставшая художницей.
А Илья Львович оставил записи о традициях и культуре степняков, включая горловое пение: «Отца изумляло очень своеобразное искусство башкир; он с большим вниманием следил, как человек ложился на спину, и в глубине его горла начинал наигрывать органчик, чистый, тонкий, с каким-то металлическим оттенком. И трудно было понять, откуда берутся эти мелодичные, нежные и неожиданные звуки».
Любопытно читать об увлечении писателя лошадьми, об устройстве им скачек в 1875 и 1878 годах, когда закупались призы для победителей, созывалась вся округа для участия и поддержки наездников - зрелище получалось незабываемое! Не случайно и в наши дни в Алексеевском районе Самарской области, где практически не осталось башкирского населения, возродили Толстовские скачки. И меня в этой связи обрадовал фестиваль «Башкорт аты», прошедший 12-13 августа в Баймаке недалеко от Таналыка - как раз в тех местах, где бывал Толстой и мечтал об открытии конезавода для сохранения уникальной башкирской лошади.
Но уже 16 июля 1881 года Лев Николаевич записывает в дневнике: «Ходил и ездил смотреть лошадей. Несносная забава. Праздность. Стыд». Как мы понимаем, случилось в определенном смысле перерождение писателя: он теперь не просто сострадал российской бедноте, но искал причины несправедливости в законах и правительстве, корил интеллигенцию, включая себя, за бездействие - эти мотивы прозвучат в его бунтарском «Воскресении», которое писалось долгие десять лет.
В 1873 году из-за засушливого лета случился голод. И Толстой бросился помогать крестьянам: объездил десятки русских и башкирских сел, собирая факты и цифры по бедствующим семьям. В результате в печати появилось резонансное «Письмо к издателям». Благодаря такой гражданской позиции писателя удалось собрать почти два миллиона рублей деньгами и свыше двадцати тысяч пудов зерна. Лев Николаевич, конечно, был в первых рядах волонтеров, как бы мы сказали сегодня, - лично ходил по домам и раздавал деньги бедствующим, а совсем обессилевшим старикам и сиротам привозили хлеб к их двору. Властям такие действия не понравились, за писателем установили тайный надзор.
В 1883 году Лев Николаевич приехал последний раз в свое башкирское имение с кардинально изменившимися взглядами на жизнь, стыдясь своего «барства». Скот распродали, а землю раздали крестьянам в аренду. В 1900 году управляющий писателя по поручению Льва Николаевича съездил к башкирам и привез эти сохранившиеся в истории строки: «Мы любим графа. Он добрый человек. Дай бог ему долго жить. Скажи ему: башкиры кланяются!»
24 февраля 1901 года Льва Толстого отлучили от церкви, однако сей факт только добавил популярности писателю - со всей России посыпались письма и телеграммы поддержки. Но особенно радовался Лев Николаевич телеграмме из Уфы от башкир и татар, ведь у него к тому времени установились дружеские контакты с национальной интеллигенцией, депутаты Госдумы от Уфимской губернии не раз навещали его в Ясной Поляне. Ровно за год до церковного конфликта у писателя побывал представитель уфимского дворянства, сын оренбургского муфтия Арслангали Султанов, окончивший Константиновское военное училище, служивший, как и Толстой, в Крыму и женатый на дочери почетного гражданина Уфы Марьям Акчуриной-Султановой. Супруги по примеру толстовского ликбеза открыли в Уфе бесплатную школу для девочек и активно занимались благотворительностью. Так что разговор Султанова с Толстым оказался очень содержательным, им было что обсудить. Гость преподнес писателю кумысный ковш, вырезанный из дерева башкирскими умельцами, а от Льва Николаевича в дар получил его книги…
Завершить же виртуальную встречу с любимым классиком хочу упоминанием еще одного замечательного произведения - «Хаджи-Мурата», изданного в 1912 году (после смерти Толстого, по его же завещанию) с правками цензора: критику императора Николая из авторского текста удалили, без купюр повесть увидела свет лишь при большевиках. Хаджи-Мурат - историческая личность, аварец, возглавлявший повстанческое движение на Кавказе вместе с легендарным имамом Шамилем. Однако амбиции развели бывших союзников и сделали врагами. Сюжет многим знаком еще по советской школе. Однако в этот раз его я перечитала совершенно с иными, чем в детстве, акцентами. Репей-татарник, введенный в повествование в начале и конце рассказа, символизирует не только самого поверженного героя Хаджи-Мурата, но и всех инородцев, к коим причислялись и кавказцы, и башкиры с татарами, и прочие малые народы большой империи. Толстой не только сочувствовал этим людям, издревле обитавшим на своих землях, но и осуждал несправедливую колониальную политику царского правительства. И этим, наряду со своими талантливыми произведениями, навсегда занял особое место в сердцах «инородцев».
Удивительным образом «Хаджи-Мурат» связал Льва Толстого с нашим современником - Расулом Гамзатовым. В 1966 году Георгий Данелия задумал снять фильм по этому произведению, пригласив к сотрудничеству сценариста Владимира Огнева и Расула Гамзатова. Как вспоминал Огнев, они больше творили в тандеме с Данелией, отчаянно споря и бесконечно переделывая текст, Гамзатов же изредка вторгался в сценарий, внося правки широкими мазками. Ему отводилась не только роль «лоббиста» и творческого штыка, но и незаменимого консультанта - будучи аварцем и зная глубинные настроения, историческую память своего народа, он реально оценивал достоверность будущей картины. Фильм обещал стать и кассовым, и сенсационным. Но, увы, творческие муки, интересные находки оказались напрасными, цензура посчитала сценарий «антирусским» и съемки запретили. А на его тексте Гамзатов оставил такую запись:
«Лихой наиб, в отчаянном бою /Давно срубили голову твою. / Покоится близ отчего предела / В могиле обезглавленное тело. / Но почему, хоть ты погиб давно, / Тебя еще боится Госкино?»
А параллельно с работой над сценарием фильма поэт написал стихотворение «Голова Хаджи-Мурата», которое заканчивается такими строчками:
«…В горах рожденные мужчины,
Должны живыми или мертвыми
Мы возвращаться на вершины».
«Когда горцу прочитали вслух «Хаджи-Мурата» Толстого, он сказал: «Такую умную книгу мог написать только бог, но не человек», - заметил Расул Гамзатов в книге «Мой Дагестан».
В СССР трудно было найти человека, не знавшего Расула Гамзатова, во всяком случае его «Журавлей» в пронзительном исполнении Марка Бернеса обожала вся страна, потом эстафету подхватили Муслим Магомаев, Иосиф Кобзон, Лев Лещенко. Читающая же публика гонялась за дефицитными томиками лирики, вставляя в самых разных ситуациях гамзатовские афоризмы - их поэт просто рассыпал горстями: вся его речь из них и состояла. Первым своим учителем в литературе он считал отца - писателя и переводчика, не случайно и фамилию взял по его имени Гамзат. Литературный институт, московские друзья, театры, сама атмосфера культурной столицы лишь добавили огранки его таланту.
Гамзатов самозабвенно любил театральную сцену. И даже служил в Аварском театре после окончания педагогического училища - сначала суфлером, помощником режиссера, исполнителем небольших ролей. Гастролируя с труппой по горным аулам, читал свои ранние стихи перед сельчанами. Два его старших брата погибли на фронте в первые же годы войны, вероятно, поэтому Расула оставили в тылу. Сотрудничал с редакциями газет и радио - писал очерки о героях-земляках. В 1943 году у 20-летнего поэта вышел первый сборник стихов о войне, а через два года он стал студентом Литинститута, где по-настоящему погрузился в русскую культуру, став ее адептом и глашатаем. Но как бы комфортно ни жилось в Москве, он вернулся в родной Дагестан, но и оттуда его голос разносился на всю огромную страну…
«Мне жаль, что, как отец, я не владею
Божественным Корана языком.
Отец, тебя я на Коран беднее,
Хоть средь людей не числюсь бедняком».
- так начинается стихотворное обращение поэта к отцу, а далее - ход конем:
«Великий Пушкин. «Чудное мгновение!..»
«Я вас люблю…» Я, как в бреду, шептал.
В тот миг к его живому вдохновению,
Как к роднику, губами припадал.
Прости, отец, что я сказать посмею:
«Как жаль, что ты не повстречался с ним!
Грущу, что ты на Пушкина беднее.
О, как бы он тобою был любим!..»
Жаль, что рамки журнала не позволяют дать все стихотворение, где ярко проступает менталитет Расула Гамзатова - планетарного человека, поборника мировой культуры, вместе с тем не утратившего родовой памяти и бережно хранящего традиции предков. Квинтэссенцией же вулканического таланта стал «Мой Дагестан» - шкатулка самоцветов разных оттенков - от поэм до преданий.
Как мне рассказывал художественный руководитель нашего ГАРДТ РБ Михаил Исакович Рабинович, в молодые годы служивший в Махачкалинском театре драмы, Гамзатов непременно бывал не только на всех премьерах, но мог явиться и на прогоны, и на обычные репетиции, чтобы вставить какие-то свои ремарки, удачным пазлом вдруг ложащиеся в полотно пьесы. Артисты к поэту относились с трепетом, он к ним - тоже, считал себя сопричастным к профессии лицедеев.
Дважды я посещала Дагестан. По приглашению общественников побывала в Доме дружбы Махачкалы (на проспекте Расула Гамзатова, прежде носившем имя Ленина) на конференции, посвященной нашему земляку, суфийскому просветителю Зайнулле Расулеву. В докладах ученых мужей затрагивались самые разные исторические аспекты и темы. Впечатлило выступление профессора из Москвы, коснувшегося наследия имама Шамиля и творчества Расула Гамзатова. Думаю, многим известный факт: в 1951 году комсомолец Гамзатов написал обличительное стихотворение об «агенте Англии» Шамиле, а повзрослев, глубоко раскаивался в опрометчивом поступке и посвятил легендарному имаму целую поэму. О многих любопытных нюансах мне тогда довелось узнать, но особенно осязаемо я прочувствовала всенародную любовь дагестанцев к своему поистине народному поэту Гамзатову.
100-летие Расула Гамзатова - важное событие, а многие страницы в его творчестве открылись мне совершенно по-иному через его близкого друга - нашего Мустая Карима. В 1962 году он написал статью «О Расуле Гамзатове. Жизни суть», приведу лишь выдержки:
«Не знаешь, как рождаются стихи даже самого близкого друга-поэта. Вероятно, этого он и сам толком не знает. Но нетрудно догадаться, отчего они рождаются. От боли. И всякому рождению предшествует боль, подлинной поэзии - особенно. Эти мысли пришли ко мне, когда я читал «Высокие звезды» Расула Гамзатова:
Радость я подарю друзьям,
Песне боль свою отдам.
Людям буду любовь дарить,
Злость оставлю себя корить.
В этом сущность бытия поэта…»
Далее Мустай Карим рассуждает об истоках творчества Гамзатова, сравнивая его с величественным водопадом, рожденным из малых ручейков снежных вершин, которые сродни вершинам народной мудрости, подспудно касаясь роли национальной литературы в культуре большой страны. «Глубоко национальные исторические корни и далекие истоки этой поэзии отвергают ту надутую ложь, о том, что в прошлые времена малые народы ходили к своим старым и новым друзьям с пустой сумой, что в их творческих хурджинах ничего не было…» - писал Мустай, отмечая общечеловеческие ценности в поэзии Расула Гамзатова и его вклад в духовную культуру.
Мустаевская статья заканчивается очень точной ремаркой: «Расул Гамзатов умеет улыбаться, смеяться, хохотать. Но он никогда не хихикает. Кто умеет по-настоящему смеяться, тот долго живет».
И Мустай Карим, и Расул Гамзатов заразительно смеялись, порой до слез. И прожили долгую красивую жизнь, оставив нам свои бессмертные произведения. Спасибо им.
Галина ИШМУХАМЕТОВА
Друг степняков
В легендарной усадьбе Ясная Поляна, обустроенной дедом классика Николаем Сергеевичем Волконским, с коллегами-редакторами Альянса региональных СМИ мы побывали в сентябре 2015 года. От белокаменной арки ворот (первым делом там и сфотографировались) сразу попали на прошпект - березовую аллею, где постоянно прогуливались предки писателя, потом маленький Левушка, а с годами - возмужавший Толстой вместе с верной супругой Софьей. Пыталась тогда представить выросшего без матери и больше всех ценившего деда подростка, которого наверняка с детства одолевали вопросы мироустройства и законов бытия - почему одни пребывают в счастье и безмятежности, а другие - в нищете и страданиях? Из этих размышлений, сопровождавших Льва Толстого всю дальнейшую жизнь, проросли его жалостливость, совестливость и бессмертная философия «непротивления злу насилием».
«Детство своё мать прожила частью в Москве, частью в деревне с умным, гордым и даровитым человеком, моим дедом Волконским. Дед мой считался очень строгим хозяином, но я никогда не слыхал рассказов о его жестокостях и наказаниях, столь обычных в то время… Я слышал только похвалы уму, хозяйственности и заботе о крестьянах и, в особенности, огромной дворне моего деда. Вероятно, у него было очень тонкое эстетическое чувство. Все его постройки не только прочны и удобны, но чрезвычайно изящны. Таков же разбитый им парк перед домом», - напишет в своих воспоминаниях классик.
И те незыблемые дедовские устои он перенесет и на свою судьбу. Дневниковые записи и состояние Ясной Поляны на машине времени переносят нас в минувшие эпохи и вместе с тем органично вписываются в нашу реальность - здесь и сейчас.
Впечатлили атмосфера и рассказ экскурсовода, а по-настоящему потрясли два момента: во-первых, могильный холмик без креста и ограды, лишь с неброскими цветами, во-вторых, небольшая «казарменная» (почему-то сразу пришло такое определение) кровать - как же на ней помещался богатырь-классик?! Ведь еще с детства в сознании сложился образ Льва Толстого - литературного Ильи Муромца в крестьянской рубахе, с роскошной бородой и добрыми глазами. Аскетизм же спальной, одновременно служившей рабочим кабинетом, несколько диссонировал с убранством уютного дома: по-семейному нарядной гостиной с портретами предков, основательной, но достаточно пологой и удобной дубовой лестницей, горками с реликтовой посудой и личными вещами домочадцев. Каким же разным был Лев Толстой! Открытая веранда до сих пор украшена изящными перилами с вырезанными на них фигурками зверюшек и птиц - мастерил сам писатель. Оранжерея, правда, теперь совсем не та, что прежде: Лев Николаевич в свое время по примеру деда с увлечением разводил диковинные фрукты и роскошные цветы. Но в морозную зиму немецкой оккупации теплолюбивая экзотика перемерзла и исчезла, как и долгие десятилетия радовавший семью яблоневый сад, однако ныне он возрожден заботливыми руками хранителей усадьбы - угоститься антоновкой сюда являются специально со всей округи. Живо вставали перед глазами крестьянские дети на уроках писателя - для них он художественным слогом воссоздавал картинки деревенского быта в своих коротких рассказах, выпускал «Азбуку» и «Новую азбуку». Мое же знакомство с мастером началось с «Филипка», прочитанного самостоятельно еще по складам…
О сложных взаимоотношениях писателя и церкви споры не утихают до сих пор. Но, на мой взгляд, кого-кого, а Толстого обвинить в безбожии трудно, он был как раз божьим человеком, раньше многих понявшим разницу между Создателем и религией, которая лишь подсказывает те или иные пути к вере. И вполне осознанно в 1908 году завещал: «Чтобы никаких не совершали обрядов при закопании в землю моего тела. Деревянный гроб и кто хочет снесет или свезет в Заказ против оврага на место зеленой палочки…» Те, кто знаком с дневниками и воспоминаниями писателя, знают, что «зеленая палочка» родом из его детства, как и «муравейные братья», и многие другие затеи, придуманные старшим братом Николенькой для веселья и забавы, а для Левушки обернувшиеся глубокими идеями при становлении его личности.
Признанный во всем мире Лев Толстой вошел в историю прежде всего своими фундаментальными романами «Война и мир» и «Анна Каренина» - кинорежиссеры из самых разных стран с завидной регулярностью ставят по ним фильмы, производя сенсации и вызывая горячие отклики среди поклонников и критиков. Но в данном случае я не о мировых шедеврах. Последние полгода, погружаясь в архивные материалы, касающиеся образования Уфы и Башкирии, с досадой для себя отметила одну деталь: бывавшие в наших краях исследователи со Средневековья вплоть до прошлого века писали о коренном населении исключительно в уничижительном тоне. Даже сочувствуя башкирам в их незавидном положении в период колонизации, столичные господа не скрывали брезгливости, в любой ситуации подчеркивали свое превосходство над «неотесанными кочевниками». И тут-то вспомнились замечательные рассказы и дневниковые записи Льва Николаевича Толстого о его приятелях-башкирах: через характеры конкретных людей писатель разглядел душу этого народа.
«Край здесь прекрасный, по своему возрасту только что выходящий из девственности, по богатству, здоровью и в особенности по простоте и неиспорченности народа. Здесь очень хорошо и значительно все. Если бы не тоска по семье, я бы был совершенно счастлив здесь. Если бы начать описывать, то я исписал бы 100 листов, описывая здешний край и мои занятия. Читаю Геродота, который с подробностями описывает тех самых галактофагов - скифов, среди которых я живу», - делился своими впечатлениями Лев Толстой в письме к Афанасию Фету.
Из двадцати лет общения с башкирами в свои первые приезды на кумыс писатель лишь приглядывался к их повадкам и традициям, сравнивая свои ощущения с геродотовскими, но, заводя личные знакомства и узнавая реальность и законы, направленные на «обрусение» края путем переселения в степь казаков и сотни русских деревень, проникался искренним сочувствием. Толстой разглядел в «примитивных простачках» высокую духовность. «Много ли человеку земли нужно» - произведение с таким философским названием тянет на притчу. Пахом из русской деревни явился к башкирам земли прикупить. Его доброжелательно приняли и условия торга выставили заманчивые: сколько степи обойдешь до заката - все твое! Но жадность погубила мужика, мораль очевидна: две сажени земли хватило для могилы. А из рассказа «Ильяс» узнаем о старательном башкире, сумевшем разбогатеть и прославиться на всю округу. Однако осознали супруги себя вполне счастливыми, лишь потеряв все нажитое, но обретя душевный покой и гармонию. Не в богатстве счастье!
Впервые на кумыс к башкирам писатель отправился в 1862 году и остановился в ауле на берегу речки Таналык - притока Урала. Тогда и зародилась любовь Льва Николаевича к краю и его обитателям. А во второй раз - в июле 1871 года и сразу же написал жене Софье Андреевне о своих первых впечатлениях: «Башкиры мои все меня узнали и приняли радостно, но, судя по тому, что я увидел вчера, у них совсем не так хорошо, как было прежде. Землю у них отрезали лучшую, они стали пахать, и большая часть не выкочевывает с зимних квартир…
…и башкиры, и места, где мы бывали на охоте, прекрасные. Меня здесь все башкиры знают и очень уважают. Принимали нас везде с гостеприимством, которое трудно описать».
Чуть позже он сообщит супруге о желании купить землю в глубинке и для этого съездить в Уфу: «Поездка же в Уфу интересна мне потому, что дорога туда идет по одному из самых глухих и благодатнейших краев России. Можешь себе представить, что земля, в которой леса, степи, реки, везде ключи, и земля - нетронутый ковыль с сотворения мира, родящая лучшую пшеницу, и земля только в 100 верстах от пароходного пути продается башкирцами по 3 рубля за десятину. Ежели не купить, то мне хотелось очень посмотреть ту землю».
Однако поездка в Уфу так и не состоялась, местные башкиры уговорили его купить землю там же - на Таналыке. Уже через год он привез в свое башкирское имение управляющего и поручил ему обустраивать хозяйство. А с 1873 года семья Толстого стала бывать там регулярно. Сохранились воспоминания сына Ильи и дочери Татьяны о тех счастливых днях.
«Папа всегда умел найти общий интерес со всяким человеком, с которым встречался. С каждым он легко находил предметы для интересного разговора. С муллой он говорил о религии, с Михаилом Ивановичем шутил, с хозяевами говорил о посевах, о лошадях, о погоде... И все доверчиво и простодушно ему отвечали. После обеда мы пошли пройтись и посмотреть табуны. Мама очень похвалила хорошенькую буланую кобылку, сказав, что это ее любимая масть. А папа прибавил, что кобылка удивительно ладная... Под вечер мы распростились с радушными хозяевами и велели подавать плетушки. К первой плетушке, в которой приехали папа и мама, была привязана хорошенькая буланая кобылка, которую похвалила мама... При случае папа отдарил башкирца, дав ему несколько золотых монет-червонцев...» - вспоминала Татьяна Львовна, ставшая художницей.
А Илья Львович оставил записи о традициях и культуре степняков, включая горловое пение: «Отца изумляло очень своеобразное искусство башкир; он с большим вниманием следил, как человек ложился на спину, и в глубине его горла начинал наигрывать органчик, чистый, тонкий, с каким-то металлическим оттенком. И трудно было понять, откуда берутся эти мелодичные, нежные и неожиданные звуки».
Любопытно читать об увлечении писателя лошадьми, об устройстве им скачек в 1875 и 1878 годах, когда закупались призы для победителей, созывалась вся округа для участия и поддержки наездников - зрелище получалось незабываемое! Не случайно и в наши дни в Алексеевском районе Самарской области, где практически не осталось башкирского населения, возродили Толстовские скачки. И меня в этой связи обрадовал фестиваль «Башкорт аты», прошедший 12-13 августа в Баймаке недалеко от Таналыка - как раз в тех местах, где бывал Толстой и мечтал об открытии конезавода для сохранения уникальной башкирской лошади.
Но уже 16 июля 1881 года Лев Николаевич записывает в дневнике: «Ходил и ездил смотреть лошадей. Несносная забава. Праздность. Стыд». Как мы понимаем, случилось в определенном смысле перерождение писателя: он теперь не просто сострадал российской бедноте, но искал причины несправедливости в законах и правительстве, корил интеллигенцию, включая себя, за бездействие - эти мотивы прозвучат в его бунтарском «Воскресении», которое писалось долгие десять лет.
В 1873 году из-за засушливого лета случился голод. И Толстой бросился помогать крестьянам: объездил десятки русских и башкирских сел, собирая факты и цифры по бедствующим семьям. В результате в печати появилось резонансное «Письмо к издателям». Благодаря такой гражданской позиции писателя удалось собрать почти два миллиона рублей деньгами и свыше двадцати тысяч пудов зерна. Лев Николаевич, конечно, был в первых рядах волонтеров, как бы мы сказали сегодня, - лично ходил по домам и раздавал деньги бедствующим, а совсем обессилевшим старикам и сиротам привозили хлеб к их двору. Властям такие действия не понравились, за писателем установили тайный надзор.
В 1883 году Лев Николаевич приехал последний раз в свое башкирское имение с кардинально изменившимися взглядами на жизнь, стыдясь своего «барства». Скот распродали, а землю раздали крестьянам в аренду. В 1900 году управляющий писателя по поручению Льва Николаевича съездил к башкирам и привез эти сохранившиеся в истории строки: «Мы любим графа. Он добрый человек. Дай бог ему долго жить. Скажи ему: башкиры кланяются!»
24 февраля 1901 года Льва Толстого отлучили от церкви, однако сей факт только добавил популярности писателю - со всей России посыпались письма и телеграммы поддержки. Но особенно радовался Лев Николаевич телеграмме из Уфы от башкир и татар, ведь у него к тому времени установились дружеские контакты с национальной интеллигенцией, депутаты Госдумы от Уфимской губернии не раз навещали его в Ясной Поляне. Ровно за год до церковного конфликта у писателя побывал представитель уфимского дворянства, сын оренбургского муфтия Арслангали Султанов, окончивший Константиновское военное училище, служивший, как и Толстой, в Крыму и женатый на дочери почетного гражданина Уфы Марьям Акчуриной-Султановой. Супруги по примеру толстовского ликбеза открыли в Уфе бесплатную школу для девочек и активно занимались благотворительностью. Так что разговор Султанова с Толстым оказался очень содержательным, им было что обсудить. Гость преподнес писателю кумысный ковш, вырезанный из дерева башкирскими умельцами, а от Льва Николаевича в дар получил его книги…
Завершить же виртуальную встречу с любимым классиком хочу упоминанием еще одного замечательного произведения - «Хаджи-Мурата», изданного в 1912 году (после смерти Толстого, по его же завещанию) с правками цензора: критику императора Николая из авторского текста удалили, без купюр повесть увидела свет лишь при большевиках. Хаджи-Мурат - историческая личность, аварец, возглавлявший повстанческое движение на Кавказе вместе с легендарным имамом Шамилем. Однако амбиции развели бывших союзников и сделали врагами. Сюжет многим знаком еще по советской школе. Однако в этот раз его я перечитала совершенно с иными, чем в детстве, акцентами. Репей-татарник, введенный в повествование в начале и конце рассказа, символизирует не только самого поверженного героя Хаджи-Мурата, но и всех инородцев, к коим причислялись и кавказцы, и башкиры с татарами, и прочие малые народы большой империи. Толстой не только сочувствовал этим людям, издревле обитавшим на своих землях, но и осуждал несправедливую колониальную политику царского правительства. И этим, наряду со своими талантливыми произведениями, навсегда занял особое место в сердцах «инородцев».
Потомок Шамиля
Удивительным образом «Хаджи-Мурат» связал Льва Толстого с нашим современником - Расулом Гамзатовым. В 1966 году Георгий Данелия задумал снять фильм по этому произведению, пригласив к сотрудничеству сценариста Владимира Огнева и Расула Гамзатова. Как вспоминал Огнев, они больше творили в тандеме с Данелией, отчаянно споря и бесконечно переделывая текст, Гамзатов же изредка вторгался в сценарий, внося правки широкими мазками. Ему отводилась не только роль «лоббиста» и творческого штыка, но и незаменимого консультанта - будучи аварцем и зная глубинные настроения, историческую память своего народа, он реально оценивал достоверность будущей картины. Фильм обещал стать и кассовым, и сенсационным. Но, увы, творческие муки, интересные находки оказались напрасными, цензура посчитала сценарий «антирусским» и съемки запретили. А на его тексте Гамзатов оставил такую запись:
«Лихой наиб, в отчаянном бою /Давно срубили голову твою. / Покоится близ отчего предела / В могиле обезглавленное тело. / Но почему, хоть ты погиб давно, / Тебя еще боится Госкино?»
А параллельно с работой над сценарием фильма поэт написал стихотворение «Голова Хаджи-Мурата», которое заканчивается такими строчками:
«…В горах рожденные мужчины,
Должны живыми или мертвыми
Мы возвращаться на вершины».
«Когда горцу прочитали вслух «Хаджи-Мурата» Толстого, он сказал: «Такую умную книгу мог написать только бог, но не человек», - заметил Расул Гамзатов в книге «Мой Дагестан».
В СССР трудно было найти человека, не знавшего Расула Гамзатова, во всяком случае его «Журавлей» в пронзительном исполнении Марка Бернеса обожала вся страна, потом эстафету подхватили Муслим Магомаев, Иосиф Кобзон, Лев Лещенко. Читающая же публика гонялась за дефицитными томиками лирики, вставляя в самых разных ситуациях гамзатовские афоризмы - их поэт просто рассыпал горстями: вся его речь из них и состояла. Первым своим учителем в литературе он считал отца - писателя и переводчика, не случайно и фамилию взял по его имени Гамзат. Литературный институт, московские друзья, театры, сама атмосфера культурной столицы лишь добавили огранки его таланту.
Гамзатов самозабвенно любил театральную сцену. И даже служил в Аварском театре после окончания педагогического училища - сначала суфлером, помощником режиссера, исполнителем небольших ролей. Гастролируя с труппой по горным аулам, читал свои ранние стихи перед сельчанами. Два его старших брата погибли на фронте в первые же годы войны, вероятно, поэтому Расула оставили в тылу. Сотрудничал с редакциями газет и радио - писал очерки о героях-земляках. В 1943 году у 20-летнего поэта вышел первый сборник стихов о войне, а через два года он стал студентом Литинститута, где по-настоящему погрузился в русскую культуру, став ее адептом и глашатаем. Но как бы комфортно ни жилось в Москве, он вернулся в родной Дагестан, но и оттуда его голос разносился на всю огромную страну…
«Мне жаль, что, как отец, я не владею
Божественным Корана языком.
Отец, тебя я на Коран беднее,
Хоть средь людей не числюсь бедняком».
- так начинается стихотворное обращение поэта к отцу, а далее - ход конем:
«Великий Пушкин. «Чудное мгновение!..»
«Я вас люблю…» Я, как в бреду, шептал.
В тот миг к его живому вдохновению,
Как к роднику, губами припадал.
Прости, отец, что я сказать посмею:
«Как жаль, что ты не повстречался с ним!
Грущу, что ты на Пушкина беднее.
О, как бы он тобою был любим!..»
Жаль, что рамки журнала не позволяют дать все стихотворение, где ярко проступает менталитет Расула Гамзатова - планетарного человека, поборника мировой культуры, вместе с тем не утратившего родовой памяти и бережно хранящего традиции предков. Квинтэссенцией же вулканического таланта стал «Мой Дагестан» - шкатулка самоцветов разных оттенков - от поэм до преданий.
Как мне рассказывал художественный руководитель нашего ГАРДТ РБ Михаил Исакович Рабинович, в молодые годы служивший в Махачкалинском театре драмы, Гамзатов непременно бывал не только на всех премьерах, но мог явиться и на прогоны, и на обычные репетиции, чтобы вставить какие-то свои ремарки, удачным пазлом вдруг ложащиеся в полотно пьесы. Артисты к поэту относились с трепетом, он к ним - тоже, считал себя сопричастным к профессии лицедеев.
Дважды я посещала Дагестан. По приглашению общественников побывала в Доме дружбы Махачкалы (на проспекте Расула Гамзатова, прежде носившем имя Ленина) на конференции, посвященной нашему земляку, суфийскому просветителю Зайнулле Расулеву. В докладах ученых мужей затрагивались самые разные исторические аспекты и темы. Впечатлило выступление профессора из Москвы, коснувшегося наследия имама Шамиля и творчества Расула Гамзатова. Думаю, многим известный факт: в 1951 году комсомолец Гамзатов написал обличительное стихотворение об «агенте Англии» Шамиле, а повзрослев, глубоко раскаивался в опрометчивом поступке и посвятил легендарному имаму целую поэму. О многих любопытных нюансах мне тогда довелось узнать, но особенно осязаемо я прочувствовала всенародную любовь дагестанцев к своему поистине народному поэту Гамзатову.
100-летие Расула Гамзатова - важное событие, а многие страницы в его творчестве открылись мне совершенно по-иному через его близкого друга - нашего Мустая Карима. В 1962 году он написал статью «О Расуле Гамзатове. Жизни суть», приведу лишь выдержки:
«Не знаешь, как рождаются стихи даже самого близкого друга-поэта. Вероятно, этого он и сам толком не знает. Но нетрудно догадаться, отчего они рождаются. От боли. И всякому рождению предшествует боль, подлинной поэзии - особенно. Эти мысли пришли ко мне, когда я читал «Высокие звезды» Расула Гамзатова:
Радость я подарю друзьям,
Песне боль свою отдам.
Людям буду любовь дарить,
Злость оставлю себя корить.
В этом сущность бытия поэта…»
Далее Мустай Карим рассуждает об истоках творчества Гамзатова, сравнивая его с величественным водопадом, рожденным из малых ручейков снежных вершин, которые сродни вершинам народной мудрости, подспудно касаясь роли национальной литературы в культуре большой страны. «Глубоко национальные исторические корни и далекие истоки этой поэзии отвергают ту надутую ложь, о том, что в прошлые времена малые народы ходили к своим старым и новым друзьям с пустой сумой, что в их творческих хурджинах ничего не было…» - писал Мустай, отмечая общечеловеческие ценности в поэзии Расула Гамзатова и его вклад в духовную культуру.
Мустаевская статья заканчивается очень точной ремаркой: «Расул Гамзатов умеет улыбаться, смеяться, хохотать. Но он никогда не хихикает. Кто умеет по-настоящему смеяться, тот долго живет».
И Мустай Карим, и Расул Гамзатов заразительно смеялись, порой до слез. И прожили долгую красивую жизнь, оставив нам свои бессмертные произведения. Спасибо им.
Галина ИШМУХАМЕТОВА