Военно-полевая любовь
Может быть, я не совсем точно запомнила всю эту любовную коллизию времен войны и первых мирных лет, но глубокий след в моих детских годах она оставила надолго, и по сей день, как придет на ум, очень разные чувства опять начинают тревожить.
Вскоре после разгрома гитлеровцев под Сталинградом в нашем дворе появились новенькие: к пожилой чете Пономаревых приехала сноха с младенцем на руках. Тоненькая, смуглая, сначала с короткой стрижкой, а позже с кудрями до плеч, она была такая красавица, что редко кто не оглядывался, когда иногда выходила с сыночком за калитку.
В роду Пономаревых все мужчины от мала до велика были Владимирами, так что и малыш звался по имени своего папы, которого я до его поступления в военное училище представляла не очень ясно, зато уже с демобилизованного мачо (как сказали бы теперь) женщины не спускали глаз. Высокий, статный, с волнистой шевелюрой, он был похож на киногероя советских и трофейных фильмов тех далеких лет.
Молоденькая Дина его обожала. Надо было видеть, как ждала его фронтовых весточек… Почтальоншу встречала обычно на улице. Зимняя пора как-то ушла из памяти: вижу ее длиннополую шинель, ушанку со звездочкой, младенца в одеяле. А в теплые месяцы она меня даже с Вовочкой оставляла, если недалеко уходила. Прибегала с фронтовым треугольником и махала перед низкими окнами первого этажа. Владимир Владимирович был суров, а Надежда Ивановна открывала дверь на крыльцо, и Дина, пробегая глазами исписанный листок, читала ей громко, вслух кусочки, которые, полагаю, предназначались не только ей, но всем, кто находился рядом, и прерывались с придыханием: «Ну, здесь только мне…». Обнародовать эти «только мне» она стеснялась, хотя, видимо, иногда очень хотелось похвастать высокими его порывами и покупаться в этом безграничном море нежности и тоски по ней. Иногда, покраснев, как маков цвет, она неожиданно читала мне отрывок из Володиных признаний, и я в свои 10-11 лет начинала всерьез мечтать о том, что непременно мне в жизни встретится такая необыкновенная любовь. Да и намного ли Дина была старше меня! Говорили, что перед выпускным классом она из Воронежской области приехала на лето 41-го к деду под Сталинград. Да так и застряла там, потеряв своих родных, а дедушку похоронив в разрушенном бомбой доме. Как сумела примкнуть где-то к армейской отступавшей части, одному Богу известно, но факт, что служила потом санитаркой.
Почему-то никогда не говорила, как познакомилась с Володей. От Надежды Ивановны еще было известно, что он на фронт прибыл после военного училища и служил при штабе. Как это она вызнала, неведомо, но, наверное, знала, потому что он училище заканчивал, похоже, до войны. Любопытно, что своей соседке Надежда Ивановна трактовала военную эпопею Дины несколько по-иному. Якобы оказалась в оккупированной деревне, будто деда расстреляли, а ее хотели заставить быть переводчицей, но деревню быстро освободили, и она стала санитаркой, а Володя вроде на перевязку приходил. А может, и присочинила для пущего героизма… Дина во всяком случае помалкивала.
А письма ей были почти всегда. Видно, Володя влюбился не на шутку, раз даже во фронтовых условиях умудрялся ей часто писать. Она то плясала, то целовала треугольник, то прыгала перед окном. Однажды был перерыв - с месяц без Володиных писем. Дина стала похожа на старуху: глаза ввалились, лицо пожелтело, ходила в мятом халате, волосы кое-как закалывала в пучок. И вдруг за одну минуту, как Золушка, преобразилась: засияла, щеки запылали, даже застучала к свекрови - от Володи письмо…Она будто заслоняла его от пули собой.
Володя с войны вернулся довольно быстро: отпустили учиться в институт. Гуляли, держась за руки, мальчика Володя носил сам. Что у них было за дверями с родителями, история умалчивает, а с виду так расчудесно. Слякотная осень, зимние стужи, я в школе, во дворе никого не видно. Иногда встретишь Дину: бегом, спешит, авоська с продуктами, даже остановиться некогда…
Еще один раз видела ее такой же постаревшей и поблекшей, как в далекое однажды, когда не было письма. Но это случилось гораздо позже, когда она уезжала из нашего дома со своим подросшим мальчуганом. Во дворе возле крыльца лежала пара чемоданов, хозяйственная сумка, свернутый матрац… Поговаривали, что Владимир Пономарев нашел себе более образованную, из института…
Кто-то наверняка скажет: через войну и такие происшествия бывали, и жены других себе находили, и с фронтовыми подругами порой навсегда бойцы оставались, а иные, наоборот, к семьям возвращались. Но! Я двадцать раз скажу это «но!», потому что и среди маминых подруг, и у нас во дворе, и среди учительниц в школе видела такую преданность, такую верность, такие ожидания всем смертям назло! Что иногда они обходили смерть и возвращали любимых обратно, а то так и оставляли неутешными вдовами навек до конца. Я наблюдала и пришедших с войны мужчин - опять же с нашего двора, мужей маминых сотрудниц и даже с одного учителя – безнадежного очкарика, который дожидался своей невесты - медсестры. Я была наблюдательная девочка, впитывала жизнь вокруг. И читала стихи Константина Симонова «Жди меня». «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…». Что это было? Заклинание? Молитва? Вера? Скорее, вера в Победу. И еще вера в любовь. А поэт словно разъяснял: «Не понять не ждавшим им, как среди огня ожиданием своим ты спасла меня…».
Алла Докучаева.