По следам Шаляпина

Зачастую исторические неточности и заблуждения в нашей памяти обретают настолько привычные очертания, что даже становятся частью аксиоматики. Ярчайшим примером может послужить общепринятая уфимская легенда Федора Шаляпина.

Мы все знаем, что величайший бас мировой оперы дебютировал именно на уфимской сцене, жил на улице Гоголя и спел в 1904 году «Дубинушку» в рабочем клубе железнодорожных мастерских. Более того, последний эпизод был описан в книге «Вооруженное подполье» А. Соколова-Новоселова (Башкнигоиздат, 1958 г.). Возможно, вы будете удивлены, но все это не вполне соответствует действительности, а в некоторых случаях даже совсем не соответствует. Но вернемся в добрые стародавние времена.

Из объятий грозного отца

«Это был странный человек. Высокого роста, со впалой грудью и подстриженной бородой, он был не похож на крестьянина. Волосы у него были мягкие и всегда хорошо причесаны - такой красивой прически я ни у кого больше не видел. Приятно мне было гладить его волосы в минуты наших ласковых отношений. Носил он рубашку, сшитую матерью, мягкую, с отложным воротничком и с ленточкой вместо галстука... Поверх рубашки – «пинжак», на ногах - смазные сапоги», - так описывал будущий певец свои детские ощущения от отца в книге «Маска и душа». Отец происходил из древнего вятского рода Шелепиных, да где-то в канцеляриях буква «е» заменилась на «а». Так появилась странная для русского языка фамилия Шаляпин. Кстати, устаревшее слово «шелепа» - железный увесистый кружок - битка при игре в бабки. Таким словом называли озорных, крепких парней. Вот таким «шелепой» был и отец Федора Ивановича. Как-то своей дочери он рассказывал: «Однажды отец пришел пьяный и неизвестно за что жестоко выпорол меня. Я убежал в поле к озеру Кабан, лег на землю и горько заплакал, а потом мне захотелось петь, я запел, стало легче на сердце, а когда я замолчал, то мне казалось, что песня еще живет, летит». Может, таким парадоксальным образом и родилась в ребенке тяга к музыке. Кто знает. Уже много позже Федор Шаляпин, готовясь к роли Ивана Грозного, именно в образе своего отца нашел мотивы для грима.

Отец Федора Шаляпина

Шаляпин в роли Ивана Грозного

Еще ребенком Федор Шаляпин стал петь в церковном хоре. А в 16 лет поступил в драматическую труппу известного казанского мецената Василия Богдановича Серебрякова. И вот 29 марта 1890 года состоялось первое публичное выступление - он исполнил партию Зарецкого в опере Петра Чайковского «Евгений Онегин» в постановке Казанского общества любителей сценического искусства. Роль, конечно, была невелика, но без фигуры Зарецкого фатальная дуэль, скорее всего, не состоялась бы. Весь май и июнь того года юный Федор пробыл в роли хориста серебряковской антрепризы. Но он уже не мог удовлетвориться любительской сценой. И к концу лета, как он вспоминал позже, «поступил профессиональным хористом, по контракту и с жалованьем, в уфимскую оперетку». Это была антреприза Семена Яковлевича Семенова-Самарского «Русская комическая опера и оперетта». Подписав свой первый контракт, Федор получил при этом билет до Уфы и аванс. «Аванс? Я не знал, что это такое, но мне очень понравилось это слово. Я почувствовал за ним что-то хорошее», — писал впоследствии великий артист.

В Труниловской слободе

Так с контрактом на руках 19 сентября того же года никому пока не известный 17-летний амбициозный парень сошел с парохода на Софроновскую пристань в Уфе. Отсюда же менее чем через год в июне 1891-го он отправился обратно. Но это был уже совсем другой человек, вкусивший актерского хлеба и актерской славы. А пока он прошел три версты от пристани до города в гостиницу к своему антрепренеру. В грязной обуви в гостиницу не пустили, и пришлось ему идти по коридору босым. Носков у него не было.

Жалования положили двадцать рублей, и впоследствии он поселился в двухэтажном доме на Труниловской улице (позже Павлуновского, 6), который некогда возвышался на горе над Белой рекой. Кстати, именно в этом доме его жизнь чуть не подвисла на тоненькой нити случайности: его чуть не убил оглоблей подвыпивший слободской парень, приревновавший певца к хозяйке. И будущей звезде мировой сцены пришлось спасаться на крыше соседнего сарая. Разбив и перевернув все в комнате, громила уснул мертвецким сном среди обломков посуды и мебели. А Шаляпин просто поменял свое место жительства, переехав на Ханыковскую. Да-да, улицей Гоголя она стала называться лишь через десять лет после того, как певец покинул Уфу.

О тех временах он вспоминал так: «Жил я у прачки, в маленькой и грязной подвальной комнатке, окно которой выходило прямо на тротуар. На моем горизонте мелькали ноги прохожих и разгуливали озабоченные куры. Кровать мне заменяли деревянные козлы, на которых был постлан старый жидкий матрац, набитый не то соломой, не то сеном. Белья постельного что-то не припомню, но одеяло, из пестрых лоскутков сшитое, точно было. В углу комнаты на стенке висело кривое зеркальце, и все оно было засижено мухами. На мои 20 рублей жалованья в месяц это была жизнь достаточно роскошная. И хотя я думал, что театр только развлечение, было у меня гордое и радостное чувство какого-то благородного служения - служения искусству. Я очень всерьез принимал мою сценическую работу, поочередно одеваясь и гримируясь то под испанца, то под пейзана...».

Дом имел балкон с видом на Белую. На нем стояли столы. И когда Шаляпин, приняв рюмку-другую, начинал петь, его могучий голос заливал всю округу. Да так, что «аж птицы останавливались» - вспоминала впоследствии тогдашняя жительница дома Стефания Борисова.

Путь на сцену

Уже 26 сентября 1890 года Шаляпин выступил хористом в оперетте А. Замары «Певец из Палермо». Здание театра находилось в квартале между улицами Ильинской, Телеграфной, Воскресенской и Театральным переулком (ныне улицы Валиди, Цюрупы, Тукаева и Матросова). Деревянное здание театра было построено в 1861 году, но до наших дней не сохранилось.

А 18 декабря ему выпал «счастливый билет»: артист, игравший Стольника в опере Станислава Монюшко «Галька», заболел, и , как сообщалось в афише, «с позволения начальства» с сольной партией Стольника выступил Федор Шаляпин. Роль он успел выучить за ночь, мешая спать своему товарищу по комнате. И это стало настоящим профессиональным дебютом.

Позже он записал: «Несмотря на печальный инцидент в этом спектакле (я сел на сцене мимо стула), Семенов-Самарский все же был растроган и моим пением, и добросовестным желанием изобразить нечто похожее на польского магната. Он прибавил мне к жалованью пять рублей и стал также поручать мне другие роли. Я до сих пор суеверно думаю: хороший признак - новичку в первом спектакле на сцене при публике сесть мимо стула. Всю последующую карьеру я, однако, зорко следил за креслом и опасался не только сесть мимо, но и садиться в кресло другого...».

Молодой певец довольно быстро пришелся по душе уфимской публике. Уже весной он спел Фернандо (Феррандо) в «Трубадуре» и Неизвестного в «Аскольдовой могиле». Причем последнее выступление стало его первым бенефисом.

6 мая Федор Иванович под фамилией Прозоров (девичья фамилия матери) впервые выступил в роли старого слуги в опере Рубинштейна «Демон» в здании Дворянского собрания. Сегодня этот зал в Уфимской государственной академии искусств имени Загира Исмагилова называется Шаляпинским.

В апреле почитатели певца помогли ему с поиском дополнительного заработка, и он проработал несколько месяцев писцом в губернской земской управе (ныне здание завода «Уфимкабель»).

Кстати, именно в Уфе Федор задумался о том, что природный дар требует хорошей огранки. Здесь он получил первые уроки музыки и пения у Варвары Паршиной, выпускницы Петербургской консерватории по классу рояля и пения. Но этого было явно недостаточно, о чем певец позже написал в своих воспоминаниях: «Но когда сезон, в «художественном» отношении протекавший столь благоприятно, закончился, то деньжонок в кармане на путешествие у меня оказалось маловато. В Москву я не попал. Да и местная интеллигенция, аплодировавшая мне в течение сезона, заинтересовалась моими способностями, вероятно, потому, что я был крайне молод, и уговаривала меня остаться в Уфе. Обещали послать меня в Москву учиться в консерватории, а пока что дали место в земской управе. Но каково с возвышенными чувствами сидеть за бухгалтерским столом, переписывать бесконечные цифры недоимок местного населения!».

В Уфе у Шаляпина впервые проявился и литературный дар. По совету Семенова-Самарского он начал писать заметки о выступлениях труппы для казанских газет. В конце весны труппа уехала на гастроли, а Шаляпин остался. Но, не дождавшись обещанных денег на учебу в московской консерватории, он как Аркашка Островского в «Лесе», тайно убежал. Это был июнь 1891 года...

Была ли уфимская «Дубинушка»?

Существует в местном «шаляпиноведении» собственный апокриф. Это рассказ о том, как Федор Иванович в 1904 или 1905 году, будучи проездом в, навестил своего товарища Григорьева и выступил в рабочем клубе, которой находился на территории уфимских железнодорожных мастерских. Говорят об этом упоминается даже в экспозиции музея тепловозо-ремонтного завода.

Однако, как считает руководитель отделения Межрегионального Шаляпинского центра Елена Замрий, этот эпизод, скорее всего, в реальной истории так и не состоялся.

- Во-первых, Шаляпин нигде в своих воспоминаниях не пишет о такой поездке. А во-вторых, сам рассказ почти слово в слово совпадает с его воспоминанием о поездке в 1905 году в Харьков.

С этим же согласен и знаток нашей старины Анатолий Чечуха, который считает, что этот миф появился в 1956 году на волне реабилитации имени великого русского певца. Тогда по линии Министерства культуры была предпринята попытка вернуть Шаляпину звание народного артиста республики, хотя бы и посмертно. Но не вышло. Но зато появились шаляпинские эпизоды в книжках Соколова-Новоселова и Иванова.

Вместо эпилога

...Глухо лает на непрошеных гостей непривязанная овчарка. Я пытаюсь достучаться до жителей знаменитого шаляпинского дома на Гоголя, 1. Уже неоднократно озвучивались обещания по превращению этого старинного здания в дом-музей Федора Шаляпина. Но время идет, понемногу меняется и сам облик здания. По крайней мере, входная группа уже выделяется ярким светлым пятном свежей древесины и новомодной металлической дверью. И в принципе я жителей понимаю – нельзя заставить людей жить в девятнадцатом веке. Даже из уважения к памяти великого певца. И только осознанное вмешательство власти может спасти для города хотя бы один шаляпинский адрес.