Голос победителя
Последний бой лейтенанта Иголочкина
…Серый предутренний туман окутал лес подобно дымовой завесе. Впрочем, танкистам это было на руку. Приникнув к окуляру орудийного прицела, лейтенант Иголочкин даже подумал: хорошо, что дорога видна идеально. А вот «тридцатьчетверку» между деревьев разглядеть непросто.
Левее, за поворотом неширокой грунтовки, в окопе притаилось еще два танка. Командирский и сержанта Беспокойного. Это - все, что осталось от роты за две недели изнурительного наступления. И все, чем уже через минуты придется встречать врага. Тем паче, что Иголочкину предстояло первым выстрелом развернуть все его танки на себя, чтобы товарищи били по уязвимым бортам.
- Ты знаешь, Пашка. Мне бы самому встать, на твою позицию. Но пойми, могу не завестись. Выстрелишь – сразу не маневрируй, пока не обнаружили. А вот тогда уже жми на всю железку, – ожил вдруг динамик радиостанции.
- Понял, командир. Все будет нормально!
Безусловно, он был прав. Все помнили, как неделю назад командирская «тридцатьчетверка», расстреляв боекомплект, тараном вывела из строя «панцер-4». Все остались живы, но движок забарахлил. Тылы бригады не успевали на идущими вперед танками, отстала и ремонтная часть.
К августу 1944-го года Павел Иголочкин на фронте был не новичком. Хотя казалось – вот только попрощался с семьей в родной Уфе. Крепко обнял отца и мать, и коротко – невесту, бросив на прощание «Люблю. Буду писать». Уже потом, среди руин Сталинграда, неоднократно корил себя за эту нарочитую сухость. За Волгой, как говорится, жизни не было. Но там был дом, в который хотелось вернуться. Тогда, когда все закончится…
Боевой опыт рос вместе с потерями товарищей. В одной из перестрелок немецкий снаряд пробил корпус, оставив в живых лишь его, да механика-водителя Федорчука.
В госпитале танкисты не теряли времени, изучали тактику. Правда, они не знали: сражаться придется с «Тиграми» и «Пантерами», которые в лоб не пробить. На передовую вернулись в мае сорок третьего. Потом была Курская битва…
Не всякий «Тигр» - королевский
Утренняя тишина нарушается лишь пением птиц. Кажется, что вокруг – не Польша, а родная Башкирия. Те же лиственницы, сосны, липы. Деревенька в паре километров. Отсюда она не видна. Но в воздухе витает едва уловимый запах дыма. Так не чадит горящая хата, да и обугленный танковый остов пахнет иначе. Выросший в селе под Уфой, Иголочкин закрыл глаза. Представил ладно срубленный дом, печку с потрескивающими в ней поленьями. «То-то Маша в письме говорит – получила работу в Авдоне. Вот вернусь и построю там свои хоромы. Все будет: и жена, и дети. И дом… Непременно… ».
- Что, фрицы, решили выспаться перед боем? – промолвил Федорчук, - авось и не полезут, пока солнце не встанет.
Украинец по национальности, призывался он из-под Пскова. В родном городишке остались жена, мать да две маленьких дочки. До войны работал механизатором в колхозе, технику любил и по-настоящему знал. От того и в части не раз получал благодарность за отличное содержание танка. А ныне, организуя засаду, досконально осмотрел местность, чтобы в бою не угодить траком в яму.
Беспокойство механика-водителя можно понять. Недалее как вчера вечером наша разведка решила прощупать деревеньку. И не зря, немцев застали врасплох, да заметили десяток необычных машин. Вроде бы «Кошки», но форма корпуса иная, и орудие необычное. Ясно было одно: скоро они пойдут на восток.
Ни Иголочкин, ни его экипаж тогда не знали, что иметь дело им предстоит с «Тиграми- II». Которые Гитлер называл не иначе, как королевскими. По его мнению, усиленная броня и большой калибр пушки должны были переломить ход в войны и выбросить русских из Европы.
Зато Иголочкин понимал, что пропускать немцев нельзя – ударят по тылам бригады и сомнут их. В неразберихе наступления они опять отстали от передового отряда. Узнав обстановку, комбриг сказал, как отрезал: продержаться до подхода поддержки. Но сколько придется стоять? Час? Два? От тревожных мыслей отвлек донесшийся издали рокот двигателей…
- Идут! Ну, все, ребятки: сейчас начнется! – говорит заряжающий Складников.
В танке хорошо невысоким да коренастым. Но этот боец, по иронии судьбы, был нескладен: рост выше среднего, в плечах широк. Танкистом оказался случайно, ибо сначала воевал в кавалерии. Два года назад на правом берегу Днепра его дивизия пошла в глубокий рейд по немецким тылам. Обратный переход через линию фронта затруднял обоз с ранеными. Тогда комдив принял непростое решение. Способные держать оружие пошли на прорыв, остальных скрытно распределили по домам местных жителей. Так получилось и со Складниковым. Пока лежал, думал, что родные в Красноярске, должно быть, получат похоронку. Ведь красноармейскую книжку и солдатский медальон хозяйка сожгла, боясь прихода фашистов. Но этого не случилось. Прошло время, и вдали загремела канонада. А потом в деревню вошел наш пехотный батальон. Усталых, измотанных бойцов сопровождал подбитый, но движущийся танк. В котором как раз убило заряжающего…
Держись, Пашка!
Щелкнул затвор, и почти одновременно с ним зашипел радиопередатчик. Командир считает вслух: две, четыре, шесть… восемь машин! Против трех наших.
- И правда, что за «тигра» такая диковинная… - шепчет Иголочкин, разглядывая очертания незнакомцев, - нет, нельзя. Нельзя ее в башню. Только в борт.
Об этом думали и в других «тридцатьчетверках». Даже мельком увидев углы наклона брони, танкисты поняли: будет рикошет. Рваться в ближний бой сразу - самоубийство. Придется начать точными попаданиями с большой дистанции.
- Не торопись, Паша, не лезь на рожон! Бей двоих замыкающих, остальные наши! - передал командир.
Иголочкин не ответил, только судорожно сглотнул. Немцы шли медленно, явно не ожидая засады. Подгадав момент, лейтенант резко выдохнул, нажав на спуск.
Стальная махина вздрогнула и встала, окутанная яркой вспышкой. Пушка ее дернулась было к лесу и замерла, облизываемая пламенем. Сразу же полыхнула крыша соседней «кошки», но снаряд лишь задел броню. Взревев двигателями, колонна сошла с дороги, разворачиваясь в сторону выстрела. И тут открыли огонь две другие «тридцатичетверки».
- Бронебойный! – прохрипел Иголочкин, и выстрелил. Снаряд не угодил в корпус, но разбил правую гусеницу, что и было нужно. Теперь «Тигр» не сможет уберечь повернуться обраться закрыв борт от огня товарищей. Но орудие его незамедлило ответить. Металл зацокал о металл, обошлось. Пока немец бьет неприцельно.
- Завожу, командир! – кричит мехвод Федорчук. Но встретившись взглядами, убирает руку с кнопки. «Рано!» шепчет офицер одними губами.
Другие «тигры» тоже начинают палить, пытаясь нащупать наших. Второй снаряд ложится уже впритирку, но лейтенант сохраняет спокойствие.
- Держись, Пашка! – проявляется в наушнике командир.
Секунда – и борт панцера проламывает стальная болванка. Теперь на поле дымит три танковых костра. Но иллюзия успеха – лишь иллюзия. От удара уши режет острая боль, моргает и гаснет лампа. Рикошет… На этот раз повезло. Не дожидаясь попадания, «Т-34» срывается с места. Бросаться на врага в лобовую – не лучший выход. Но он проигрывает в маневренности и скорости. Пространство дырявит белая молния. Это командир сжигает фашиста, не успевшего перестроиться.
Но в ответ летят еще два снаряда. Земля сотрясается от невиданной силы взрыва: не иначе, сдетонировал боекомплект…
- Командира сожгли! Ух, гады! Иду вперед! – резонирует Беспокойный. Давай, сейчас самое время побеспокоить хищника парой тычков в горло. Вспышки разрывов на секунды обескураживают врага. И Иголочкин находит очередную цель.
- Короткая!- кричит он мехводу.
Замиряя, танк бьет прямой наводкой, терять нечего. Из ствола еще рвется пламя, а Федорчук вновь бросает машину вперед. И вовремя: умирающий тигр делает последний выстрел.
Затылок башни пробит, осколки шипят в луже крови. Теперь в Красноярск точно уйдет похоронка. А может и не только… Сейчас подожженную «тридцать четверку» добьют прицельно. От контузии тело не слушается. Остается только смотреть, как в окуляре прицела медленно разворачивается башня с крестом. Вот сейчас черный зрачок дула станет красным.
«Почему я не обнял ее на прощание, как следует? Родители. Дом. Дом в Авдоне…».
- Держись, Пашка! – снова оживает рация.
Но командира уже нет, это Беспокойный.
Мгновения тянутся невообразимо долго. И вдруг танк рывком уходит с линии огня. Слава Богу, мехвод жив...
Снаряд в приемник, и снова выстрел. Прячась за сожженными машинами, Федорчук подводит танк вплотную к противнику. Где-то слева мелькает вторая «тридцать четверка». Теперь все решает скорость поворота башни. У «Тигра» она тяжелее, но Иголочкин крутит вручную – сгорел электропривод. Фашист нервничает и теряет точность, попадая в запасные траки на лбу. Пробития нет, но от удара заклинивает двигатель. Зато Иголочкин стреляет уверенно, прошибая стык баши и корпуса. Лишь после этого сознание его угасает.
После боя
- Не умирайте, товарищ лейтенант! Скоро наши подойдут! Вам же и тридцати нет! Только продержитесь еще немного!
Сержант, это ты? Ничего не видно, кроме неба. Холодное, серое. Солнце светит прямо в глаза, но почему-то не слепит. Неужели уже день? Пахнет гарью. Помнится, так горят танки. Неужели «Тигры» прорвались…
Рядом, кажется, лежит Федорчук. Это плен? Но говорят по-русски. Эх, Маша. Маша. Где же ты? Как бы хотелось тебя обнять. И прожить с тобой жизнь. Долгую. Чтоб никакой войны… Прости меня, Маша.
- Так точно, товарищ командир бригады. Семь танков мы сожгли, два подбили… Один ушел. Потери? Остался я один, Иголочкин и Федорчук тяжело ранены. Их бы в госпиталь отвезти… Разрешите отойти с рубежа? Есть отвезти в госпиталь!
Опять забытье. Грубые руки санитаров, то окунающие в боль, то извлекающие из нее. Чей-то тихий, но уверенный шепот: ты будешь жить! Да, жить. С женой и детьми. В доме, который построишь своими руками (не одному Федорчуку жить своим хозяйством!) С родителями, которые рады внукам. Словом – будет жизнь.
Но прежде будет Победа. Это пока – август и Польша. Но будет и май – там, в Берлине. Будут наши танкисты гулять по площади перед Рейхстагом. Как раз те, которые совсем скоро узнают: и «Королевские тигры» горят не хуже обычных.
Автор зарисовки Егор СОЛНЦЕВ.