Лонгрид
«Знай — слова играют в прятки…»
Есть забавная языковая игра: кто больше назовёт синонимов — тот и победил. Представьте, что вам нужно подобрать их к слову «хороший». Большинство, без подготовки, бодро и уверенно начнёт перечислять: бесподобный, божественный, великолепный, восхитительный, достойный, качественный, лучший, мировой, мастерский, очаровательный, первостатейный, прекрасный, прелестный, удачный и так далее.
Но самое интересное и загадочное то, что синонимов в языке гораздо больше, чем мы догадываемся. По данным Словаря русских синонимов, к слову «хороший» их насчитывается 547. И это не исключение. Например, у слова «плохой» их 384, «смотреть» — 208, «читать» — 83. И так обстоят дела с большинством слов. Зачем так много «дополнительных» слов? Чем оправдано их существование?
Для начала выясним, можно ли синонимы посчитать, чтобы узнать, сколько их в языке? Сразу отметим, правило «сосчитать можно всё» здесь тоже работает, но без документальной точности. Потому что границы синонимов определяются по-разному. Например, академик Юрий Апресян считает: главный признак синонима — когда у слов есть общая часть значения, они способны заменять друг друга в одном и том же окружении.
Составленный под редакцией Анастасии Евгеньевой и изданный в 1975 и 2003 годах двухтомный Словарь синонимов русского языка включает более 4000 синонимических рядов. А 11-е издание Словаря синонимов русского языка, составленного Зинаидой Александровой, включает 11 000 синонимических рядов. Соответственно самих синонимов во много раз больше, чем их рядов. Если считать средней длиной синонимического ряда три единицы, то получится, что словарь Анастасии Евгеньевой включает не менее 12 000 синонимов, а словарь Зинаиды Александровой — не менее 33 000 синонимов. Оба эти словаря ориентированы на Словарь современного русского литературного языка в 17 томах (БАС), издание которого завершилось в 1965 году и включало в себя 131 257 слов. Если отталкиваться от этой цифры, то получится, что удельный вес синонимов составляет не менее 25% от всей лексики!
Число 131 257 характеризует только литературный язык середины XX века. А если к 150 000 слов литературного языка, которые будут зафиксированы в новом издании БАС, прибавить диалектные слова, то получится не менее 400 000 слов. В этом случае окажется, что синонимы составляют 75% от общего количества лексикона.
Подчеркнём, что и определение удельного веса синонимии в 25% от общего объёма лексикона, и его же определение в 75% по различным причинам в строгом смысле одинаково неточны. Среднее арифметическое от них — 50%. Этим впечатляющим показателем и ограничимся.
А как насчёт синонимов в английском языке? Картина наблюдается аналогичная. Правда, здесь числа больше. Не потому, что в английском языке слов больше, чем в русском, а потому, что английские лингвисты их по-другому считают и с иного момента времени отсчитывают. Самое объёмное из всех прочих изданий Оксфордского словаря (Тhe Oxford English Dictionary, сокращенно — OED) включает в себя 600 000 единиц.
Такие массивы нельзя списать на статистическую погрешность или тенденциозность при отборе фактов. В соответствии с данными выходит, что не менее половины (на самом деле — более) от общего количества лексических средств и русского, и английского национальных языков (то же самое можно сказать и о других языках) синонимичны, то есть так или иначе дублируют значения друг друга, передают компоненты одних и тех же смыслов, в каком-то отношении избыточны.
Синонимия динамична. С одной стороны, семантические дублеты (двойники) со временем расходятся в своих значениях: горожанин и гражданин, небо и нёбо. С другой — постоянно возникают новые контекстуальные синонимы (крутой, клёвый). Следует помнить, что это явление не ограничивается лексикой и фразеологией, оно также представлено среди морфем, грамматических форм, в синтаксисе и на уровне текста. Например, стихотворение Максимилиана Волошина и сонет Мориса Роллина в переводе Иннокентия Анненского — тексты различные по форме, но оба описывают один сегмент пространства — хранилище книг и могут считаться синонимами к слову «библиотека». Обратите внимание, что два поэта, независимо друг от друга, нашли столь неожиданное сравнение (сад—лес).
О, как чутко, о, как звонко
Здесь шаги мои звучат!
Лёгкой поступью ребёнка
Я вхожу в знакомый сад…
Я приходил туда, как в
заповедный лес:
Тринадцать старых ламп,
железных и овальных,
Там проливали блеск мерцаний
погребальных
На вековую пыль забвенья и чудес.
В реальном общении картина не менее красноречивая. Обратимся к первой десятке из первой сотни самых употребительных слов русского языка: и, в, не, на, я, быть, он, с, что, а. Оказывается, что семь слов из десяти имеют синонимы непосредственно внутри этого списка. Союзы и, а синонимичны в своих присоединительных значениях: мы отправились на охоту, а (и) с охоты — домой. Предлоги с, на, в синонимичны в значении «указание на абстрактный объект, к которому присоединяется субъект»: войти в положение, положиться на обстоятельства, согласиться с мнением. Местоимения я и он синонимичны в ситуациях, когда человек говорит о себе в третьем лице. Самые употребительные слова синонимичны друг другу. Все перечисленные и три из оставшихся слова имеют синонимы вне списка. Не — нет, отрицаю, не согласен; быть — существовать, наличествовать, присутствовать, находиться и т. д.; что — как, чтобы и так далее.
Синонимия постоянно в одних и тех же единицах совмещается и с омонимией (различные единицы совпадают по форме), и с многозначностью (у одной единицы несколько значений).
Почему же языку требуется такая избыточность? Причин тому несколько. Перечислим главные.
Отсутствует какой-либо план по производству слов. Любой план возможен только при централизованном руководстве. А у слов, языка и речи верховного главы, к счастью, нет. Они развиваются самостоятельно в процессе самоорганизации. Процесс, который в глобальном смысле извне не регулируется.
Лингвисты и государство могут включаться в управление им, вернее, подключаться на определённых этапах, но с очень ограниченной результативностью своих действий. Запреты, нормы и предпочтения работают только тогда, когда улавливают внутренние законы самого языка. Но такие попытки управлять процессом заканчиваются ничем, если они идут вопреки наметившимся течениям.
Слова не возникают из ничего, не появляются на пустом месте и вряд ли прилетают к нам из отдалённых уголков Вселенной. Они могут родиться только с опорой на другие слова, используя их семантику и части. Кто-то использует больше, кто-то меньше. В результате все они, сильнее или слабее, связаны между собой.
Различные национальные языки взаимодействуют друг с другом, обмениваются лексикой. Заимствования тоже происходят спонтанно и подчас всего лишь добавляют новые обозначения того, что уже и так есть в избытке: дар и презент, противостояние и конфронтация, ссора и конфликт, ударение и акцент. Бывают случаи, когда к одному слову заимствуются синонимы из различных языков: список — регистр (из латинского) — реестр (из польского, куда оно попало из латинского). Так, слово клёвый, скорее всего, пришло из речи рыболовов, где обозначало успешный или удачный для ловли (место, где хорошо клюёт рыба, или снасть, на которую она постоянно клюёт); постепенно оно расширило употребление и теперь значит хороший во всём и характеризует что угодно.
Этот сложный процесс проявляет скрытую роль синонимов: они наводят мосты между языками. Поэтому с точки зрения чистоты родного языка заимствования не приветствуются, а с позиции взаимодействия языков — это благо. Регулировать такое перетекание тоже практически невозможно, хотя, например, Французской академии это частично удаётся. Со времени своего образования (1634—1635) она была учреждением, призванным решать вопросы культуры речи, в том числе очистки французского языка от «лишних» элементов.
Попытки ограничиться «собственными силами» и в русском языке предпринимались не один раз. Наиболее известны из них две. Первая принадлежала адмиралу и министру народного просвещения А. С. Шишкову (1754—1841), который вместе со своими последователями выступал за использование исключительно ресурсов собственного языка: вместо галош ввести мокроступы. Вторую осуществил нобелевский лауреат А. И. Солженицын, который вместе со своими сыновьями собрал и издал Русский словарь языкового расширения (1990), включающий незаслуженно забытые слова. Обе эти попытки сколь-либо серьёзных последствий для языка не имели.
В процессе общения постоянно возникает желание уточнить свою мысль. Подыскивая нужное слово, человек может выбрать то, которое ему в данный момент представляется наиболее верным. Здесь действует принцип: разные хозяйки борщ готовят неодинаково. Поскольку все люди включены во множество социальных договоров, они определяют свои правила. В соответствии с ними некоторые слова, хотя их все знают, по разным причинам произносить не принято. Формируются их замены — эвфемизмы, более мягкие и общепринятые обозначения того же самого. По своей сути они тоже синонимы (беременная и в положении). При этом слова могут употребляться одинаково часто, но выражать различные оценки одного и того же явления (разведчик — наш, шпион — чужой; опаздывает подчинённый, а задерживается начальник).
Существует распространённое устойчивое мнение (стереотип): повтор в речи — это плохо и вредно, но оно же уравновешивается противоположным утверждением: повтор — это хорошо и полезно (повторение — мать ученья). Два противоположных стремления сталкиваются и порождают любопытную ситуацию. Обратной стороной потребности избегать повторов становится желание использовать синонимы, которое косвенно влияет на увеличение их количества. Так возникает парадокс: повторы из речи исключаются за счёт повторов же, только иного типа и уровня.
Язык постоянно стремится к многократному дублированию своих форм. Тем самым он создаёт запас прочности, становится более устойчивым по отношению к внешним раздражителям. Швейцарский лингвист с мировым именем Шарль Балли открыл языковой закон обязательного грамматического плеоназма: одно и то же грамматическое значение должно быть выражено в высказывании два раза и более. Например, в предложении «Мы говорим о языке» грамматическое значение множественного числа выражено дважды: местоимением и формой глагола. А грамматическое значение прямого объекта (предмета разговора) выражено трижды: окончанием существительного, предлогом и позицией слова. Вероятно, этот закон в ином виде распространяется и на лексику. То есть одно и то же лексическое значение обязательно должно быть многократно продублировано.
Любой живой естественный язык можно сравнить с колоссальным безразмерным хранилищем. Оно постоянно пополняется новыми словами, но в то же время из него ничего не исчезает. Что единожды возникло, остаётся навсегда. Люди могут пользоваться этим или нет, но оно есть. В результате существуют многовековые напластования слов, подобные культурным слоям в археологии. А слова эти часто отражают различные точки зрения или взгляды людей на одно и то же, разную степень детализации объектов, несходные представления о них, особенности восприятия мира. Люди напрямую не договариваются, что им применять из общего запаса, а что нет. В результате создаётся свое-образный избыточный с позиции строгой логики и многомерный запас прочности.
Так возникает огромное количество синонимов.
А теперь самый сложный вопрос: хорошо это или плохо? Подчеркнём: для теории вопрос в такой постановке смысла не имеет. Он обретает смысл только тогда, когда мы его рассматриваем с позиции человека: хорошо это или плохо для нас? Для общения? И да и нет.
С одной стороны, синонимы — проявление развитости языка. Их набор позволяет выявить тончайшие оттенки мысли, высказываний, описываемых предметов и процессов.
С другой стороны, синонимия постоянно затрудняет общение. Из-за неё говорящий беспрерывно оказывается в ситуации сложного выбора. Чем больше слов знает человек, тем сложнее поиск единственно верного, более подходящего к ситуации или к задаче. В этом смысле речь образованного человека внутренне гораздо более сильно затруднена, чем речь необразованного. А самая высокая степень затруднённости — у писателей.
Если же к более чем 50% синонимии добавить ещё более 50% многозначных слов и более 50% омонимов, то получится, что язык постоянно затрудняет общение. Не случайно создатели искусственных языков главные усилия направляют на то, чтобы избавиться от этих явлений.
Омонимия, полисемия и синонимия, пронизывающие все уровни естественного языка, внешне оцениваются как откровенно деструктивный фактор, затрудняющий общение. Но язык с ними не борется. Почему? Ответить на этот вопрос — значит понять нечто очень важное в устройстве и природе языка.
Проведём аналогию. У каменщика есть цель — построить стену. Для того, чтобы быстро возвести надёжную и крепкую стену любой конфигурации, мастеру необходим набор стандартных кирпичей. Если он есть, кирпичи помогают ему в строительстве, он кладёт их автоматически, без дополнительных усилий. Если же у каменщика половина кирпичей стандартные, а половина вообще неизвестно какие, то есть с неопределёнными границами и размерами: непонятно, где заканчивается один кирпич и начинается другой, то б?льшую часть процесса будет занимать не кладка, а подбор кирпичей. Главным окажется не возведение стены, а эвристический поиск нужного элемента из всей неструктурированной массы. Кирпичи с неясными границами будут не помогать, а затруднять строительство.
Нечто похожее происходит в общении. Исходный материал для него — огромный массив языковых средств. Среди них приблизительно половина (на самом деле — меньше) — стандартные кирпичи, где одной форме соответствует одно содержание, а половина (на самом деле — больше) — неструктурированная масса, где границы между различными формами и содержаниями размыты или вообще не определены: непонятно, где заканчивается одна форма и начинается другая. А (и, да) плюс (в добавление, в придачу) к этому (сказанному, отмеченному) они (единицы, слова) динамически (постоянно, мобильно) меняются (перераспределяются, трансформируются).
Семантическая и формальная неструктурированность большинства языковых средств позволяет предположить, что основная роль языка — эвристическая! Язык — это поле ментальной тренировки, фитнес-центр для мозгов, в котором мы постоянно (и бесплатно) находимся. Это пространство духовного совершенствования и интеллектуального роста, инструмент постижения и развития своих способностей, область поиска вариантов, лаборатория создания новых форм, полоса препятствий, оттачивающая степень душевной мобильности.
Язык постоянно сам втягивает нас в сложные и изощрённые игры. И наша задача — соответствовать его требованиям.
А вот и «маленькая хитрость» из области языка: по количеству синонимов, которые знает человек, вы можете определить его уровень образования, даже установить сферы его интересов.
Автор: доктор филологических наук Александр ШУНЕЙКО.
Источник.