Папина дочка

Интервью с Альфией Мустаевной Каримовой для журнала "Уфа". Октябрь 2014 года.

- Ну, дочь моя,
скажи мне ты теперь:
Ты крепко ль держишь
счастье - дар и чудо?

…Именно с этих строчек, Альфия Мустаевна, мне хотелось бы начать нашу беседу о вашем отце – народном поэте Башкортостана Мустае Кариме, памятуя о том, что с образом трех своих любимых женщин – матери, супруги, дочери – связывал он Родину.

- Как опознать мне
счастье, коль потерь
И горестей не знала я покуда?!

…Кажется, так звучит продолжение. С позиций сегодняшнего дня могу сказать, что у меня были и потери, и горести, и счастливые минуты жизни. И свою сильную привязанность к отцу, где-то даже на ментальном уровне, я осознала после его ухода. Его стихи звучат теперь для меня несколько в ином контексте: возможно, авторский замысел прежде был для меня сокрыт, а случившиеся потери подтолкнули к прозрению. Я часто теперь нахожу утешение в папиных стихах.

В молодости эти строчки могли показаться мне немного пафосными, излишне патриотичными, но потом я поняла, что у фронтовика Мустая Карима отношение к Родине, как к самым близким и любимым женщинам, абсолютно искреннее. Страдания и лишения позволяют человеку оценить счастье мирной жизни, бескорыстную дружбу, минуты единения с природой. Тогда только начинаешь понимать, что мы и есть часть природы. Поэтическая душа отца, видимо, осознала это очень рано и всегда стремилась к гармонии. Через все творчество Мустая Карима проходит идея созидания через доброту. С раннего детства отец нас с братом наставлял – стать людьми, живущими на светлой стороне Земли, и мы стремились к этому.

- Когда вы осознали себя дочерью знаменитости? Наверняка девочка Альфия немного воображала и хвастала перед подружками,что у нее папа особенный?

- Хотите верьте, хотите нет – воображалой никогда не была. Я родилась, когда наша семья жила в коммуналке на улице Свердлова. Там были замечательные соседи Барковские, я любила ходить к ним в гости, у Теодора Николаевича и Леонильды Григорьевны не было своих детей, и они с мужем меня очень привечали. Позднее они переехали в Свердловск, и мы с мамой ездили их навещать. Затем долгие годы мы жили в обычном заводском доме, и если бы я попробовала что-то там из себя воображать, надо мной бы все ребята смеялись. Меня формировала обычная городская среда: двор, улица, школа, но семья, родители, конечно же, закладывали жизненные приоритеты. По-моему, самая неприятная черта в людях – чванство. Но, слава богу, мы с братом не чванливы, в нас такого близко нет.

В нашем доме бывали разные известные личности, и папа нам всегда с интересом рассказывал, кто в чем преуспел, чего добился, за что уважаем. Может, поэтому мне в детстве казалось, что вокруг так много разных важных людей, а мой папа – это просто мой добрый и любимый папа. Чувство гордости за отца появилось позже, когда я стала понимать его стихи и прозу. Тогда я уже начала воспринимать самого Мустая Карима и его творчество как читатель, а не как дочь. Если мне что-то не нравилось– я говорила об этом отцу. Потом печатала его выступления и статьи на машинке, а в последние годы – на компьютере. Должна признаться, что это доставляло определенное чувство удовлетворения, я ощущала себя сопричастной к хорошему делу.

- «Радость нашего дома» - повесть об украинской девочке, попавшей в войну в башкирскую семью. Но, мне кажется, она писалась где-то с вас, во всяком случае, энергетически отца вы наверняка подпитывали. С вашим рождением в семью пришла шумная радость, а спустя годы вы стали ее эпицентром. Наверняка родители не раз обсуждали – кто из детей на кого похож, кто в чью породу пошел - так, я знаю, шутят-балагурят многие мамы и папы. А ваши?

- Конечно, эта тема обсуждалась, как в любой семье. Брат Ильгиз - в маму, а я – папина дочка. И характер у меня тоже папин – эмоциональный, где-то взрывной, беспокойный. В советские времена не принято было копаться в своих родословных, тогда «котировалось» рабоче-крестьянское происхождение. Папа - из крестьян, чем очень гордился. Фронтовым друзьям и коллегам по перу непременно хотел показать свое родовое село Кляшево, Девичью гору, Акманай, познакомить с родственниками. Жалею, что не застала в живых нашего кляшевского картатая – папиного отца Сафу. В селе он был негласным лидером, к нему шли за советом и помощью. Оценив надвигающиеся перемены, он добровольно отдал в колхоз лошадей, коров, защитив семью от раскулачивания, но хозяйство удержал крепким, его дети никогда не голодали. Дождавшись любимого сына Мустая с фронта, в 1948 году он умер. А бабушка Вазифа пожила, к нашей радости, долго. До сих пор помню ее сказки, она их знала множество. Была очень остра на язык, любила меткие выражения и передала, думаю, эту страсть к словам сыну Мустаю.
  
А вот наша интеллигентная, как отмечали многие, мама - из репрессированной зажиточной семьи, в ее роду были образованные с положением в обществе люди. В начале
30-х отца Суфияна сослали на лесоповал, где он от тяжелой работы вскоре умер, недолго продержалась и мать Газза. Младших детишек Лилю и Фуата сдали в детские дома, причем в разные, маму воспитывала родная тетя.

- У которой потом на квартире жил студент Мустай Карим и где они с Раузой впервые увиделись?

- Да, Хадия-апа научила ее многим домашним премудростям – шить, вязать, отменно стряпать. И вообще старалась заменить Раузе родителей. Она на всю жизнь стала для всей нашей семьи одним из главных людей - мы звали ее вслед за нашей мамой Туган абыстай.

- Дом Мустая Карима всегда отличался гостеприимством, даже в отсутствие хозяина там нередко чаевничали и молодые поэты, и известные литераторы – Рауза-апа всех потчевала своими знаменитыми беляшами, а, главное, добрым словом и советом. Как вы это воспринимали в детстве, не раздражал ли ребенка, подростка этот бесконечный караван-сарай? Были ли среди завсегдатаев особо приятные для вас люди и те, кто, может, не нравился?

- Вы знаете, мне запомнилась атмосфера братства в писательской среде. Папе тогда часто приходилось ездить в Москву, причем на поезде. И его всегда встречала шумная компания друзей - Назар Наджми, Муса Гали, Габдулла Ахметшин, Гилемдар Рамазанов. Потом все являлись к нам, накрывался стол с московскими гостинцами и мамиными кулинарными шедеврами, и начинались страстные беседы, иногда длящиеся до утра. Такой ритуал сложился сам собой. В детской памяти отложились беседы с Сагитом Агишем – он был большим юмористом, со мной тоже шутил, иногда его «приколы» я воспринимала всерьез. Союз писателей Башкирии тогда занимал всего две комнатки в тогдашнем здании Совмина на Советской площади, поэтому наш дом отчасти выполнял роль неформального штаба, дискуссионной площадки. Для меня такие встречи стали привычным явлением. Конечно, иногда приезжали «далекие» друзья – Михаил Дудин, Расул Гамзатов, Кайсым Кулиев, Давид Кугультинов, Николай Атаров, что воспринималось неординарным событием, это даже я, будучи ребенком, понимала.

- «Зачем приглашать к себе царей, чтобы в своем доме чувствовать себя подданным?» - написал как-то Мустай Карим. К вам и вправду не хаживали «цари», а как же Зия Нуриев – они же дружили?
  
- Действительно, ни с одним другим первым секретарем обкома у отца не было таких теплых отношений, как с Нуриевым. Они считали себя друзьями, но никогда это не демонстрировали на людях. Знаю, что Нуриев хотел дружить домами, но отец этого избегал. У них сложился свой особый формат общения: они могли позвонить друг другу в любое время суток и встретиться. А вот когда Нуриев переехал в Москву, они виделись достаточно часто.

Смолоду отец дружил с Гильманом Асадуллиным, ставшим потом легендарным строителем. Наши семьи общались очень по-родственному, после смерти Гильмана Фаткулловича папа постоянно созванивался с его женой. Про таких друзей юности отец говорил «свой парень», они были одного калибра.

- В свое время осведомленную уфимскую интеллигенцию поразил отъезд сына Мустая Карима в мореходку. По всем формальным признакам вы с братом входили в негласное сословие «золотая молодежь», имевшую определенные преференции, и вдруг такой демарш. Неужели мама не пыталась воспротивиться или родительское согласие преследовало воспитательные цели?

- Возможно, я чего-то и не знаю, я младше Ильгиза на 9 лет. Брата всегда отличала романтическая натура. Папа шутил, что у него и дети, и внуки - птицы певчие, а не ловчие. Ильгиз с детства мечтал о море, но в мореходку его не приняли – не прошел медкомиссию из-за близорукости. И все же отец, видимо, позволил ему там остаться и сполна хлебнуть самостоятельности. Конечно, в полную неизвестность подростка не отправили. В Хабаровске жил молодой писатель Павел Халов, папа его хорошо знал, в чем-то помогал, вот к нему-то «под присмотр» и отправили Ильгиза. Но брат быстро увильнул от опеки: умудрился устроиться на рыболовецкое судно, сходил несколько раз в море, поработал в леспромхозе, какое-то время служил на парусном судне «Капелла» и даже угодил в массовку фильма «Северная повесть» с молодым Олегом Стриженовым в главной роли - съемки проходили на «Капелле».

А мама, разумеется, нервничала и переживала, но виду особо не подавала. Зато мы с ней летали в Хабаровск на выпускной вечер Ильгиза – школу он оканчивал там. Мне было всего семь лет, но я ту поездку помню в деталях – настоящее приключение.

- Вы, как и ваш брат, свободно говорите на родном языке. Что для городской семьи башкир-татар в «доперестроечные» годы становилось редкостью: дети, стесняясь сверстников, избегали домашней нерусской речи. И немало примеров, когда в домах известных национальных деятелей - поэтов, писателей, драматургов говорили исключительно по-русски (частенько с акцентом, коверкая слова, но по-русски!), их дети выросли, не понимая речи близких. Мустай Карим не раз цитировал строчки Габдуллы Тукая о родном языке - языке матери, посвящал этой теме собственные стихи. Что проповедовал, то и сам исповедовал. Но как это происходило в жизни: как вас с братом приобщали, приучали к обычаям, традициям рода?

- Это все происходило очень естественно. С нами подолгу жила бабушка Вазифа, она по-русски вообще не говорила, так что родной язык в семье преобладал. Ильгиз до школы практически не знал русского, а я, кажется, сразу говорила на двух языках. Конечно, литературного башкирского я не знаю, но легко читаю, и папины стихи люблю именно в подлиннике. К сожалению, ни один перевод не передает всего авторского замысла и мелодии стиха. У папы был друг из Учалинского района писатель Мухамат-абый Хайдаров, и мы с родителями часто бывали у него в деревне Ургун - красивейшие места у подножия Иремеля. В детстве я очень любила там гостить, в Ургуне говорят только по-башкирски, но на особом диалекте, несколько отличающемся от литературного. Кстати, почти все герои повести «Таганок» - из той учалинской деревни – очень добрые, искренние люди. Для родителей окрестности седого Урала имели какой-то особый сакральный смысл, они подолгу там вдвоем гуляли, поднимались в горы. Туда папа привозил и своего фронтового друга Розу Ароновну Рискину – они вместе служили в редакции фронтовой газеты. Глубинка Башкирии приезжим казалась экзотикой, а папа этим гордился, с удовольствием рассказывал и нам, детям, и своим столичным гостям об истоках народных традиций, обычаев. Каждый год наша семья старалась попасть на сабантуй, бывали мы и на других деревенских праздниках – коз эмэсе, каргабуткасэ.

- Один из феноменов Мустая Карима – нежная привязанность к своим родовым корням при непоколебимом интернационалистском воззрении на мир. И в вопросах возрождения родного языка, национальной культуры он умудрялся избегать крайностей: радея за их дальнейшее развитие, оставался убежденным человеком планетарного мышления. Не случайно среди его близких друзей – представители самых разных национальностей. Как завязалась их дружба с Леонидом Балабаном, ставшим потом вам близким родственником?
  
- Их познакомил Зия Нуриевич Нуриев, когда возглавлял Башкирский обком партии. Он попросил управляющего строительным трестом Балабана при строительстве дома на Ленина, 31/33 учесть пожелания будущего новосела - народного поэта Мустая Карима. Так они впервые встретились по бытовому поводу, но оказались близки друг другу по взглядам на жизнь.
Балабан окончил Харьковский строительный институт, в начале войны его направили в Омск для организации оборонной промышленности, потом перевели в Уфу на строительство стратегически важных объектов. Прекрасный инженер, он виртуозно владел практически любым строительным ремеслом, любил, например, поработать крановщиком. Не менее азартный Мустай Карим как-то напросился к нему в кабину крановщика, и они там с удовольствием уплетали хлеб с салом, прихваченные Балабаном на обед. Об этом любопытном эпизоде отец потом написал очерк в городской газете. Леонид Львович в молодые годы сам гонял на мотоцикле, а став управляющим, создал мотоклуб при Третьем тресте, специалисты которого отстроили практически всю Черниковку.

- «Людей роднит не язык и богатство, а сердце!»- говорит один из мустайкаримовских героев дед Мансур. Ваш супруг, Олег Леонидович Балабан, сумел, видимо, именно так породниться?

- Мы с Олегом росли практически в одном дворе, жили на одной улице, было много общих друзей. Но в наш дом впервые его привела не я, а, скорее, мой папа или они пришли вместе со своим отцом Леонидом Львовичем. Честно говоря, не помню. Но потом Олег довольно часто заглядывал к нам. Дело в том, когда ему было 17 лет, умерла его мама Вера Степановна, и моя мама взялась его опекать и постоянно приглашала то просто на ужин, то на пироги. В доме у Балабанов, конечно, хозяйничала баба Шура, мать Веры Степановны, но моей маме все равно казалось, что Олег ходит голодный – он тогда был очень худым. Так что моя дружба с Олегом и дружба с ним моей мамы шли как бы параллельными курсами и до определенного момента никак не пересекались. Ну а потом случилась наша свадьба…

- Удивительно и то, что он согласился дать единственному сыну имя, выбранное картатаем, и его фамилию! Неужели не было никаких сомнений, возражений по этому поводу?

- Не знаю насчет его внутренних сомнений, но мне Олег их никогда не высказывал. В то время была, можно сказать, такая мода: писатели, поэты давали свои фамилии внукам. Я теперь уже точно не помню, кто первым в нашей семье озвучил эту идею, но возражающих – точно не было.

- В одной из наших бесед Мустай Карим с гордостью рассказывал мне о любимом внуке, как после успешной учебы и престижной работы в Америке Тимербулат все же вернулся в Россию, заявив: «Я привык, картатай, смотреть на мир твоими глазами». Как удалось заложить в сыне столь притягательный для него «ген картатая», поделитесь секретами воспитания?

- Папа любил всех внуков, скучал по московским – детям Ильгиза – Айгуль и Ниязу. Булат ему был ближе, поcкольку рос рядом. Так же, как и наши родители, мы Булата по-особенному не воспитывали. У нас всегда было взаимопонимание, в любом возрасте. В чрезвычайно редких случаях папа мог повысить голос на расшалившегося внука, но обычно хватало выразительного взгляда отца или картатая.

В своем дневнике Мустай Карим написал: «Дети мне отдельного горя не причиняли». Нам с Ильгизом это приятно. И внуки его тоже никогда особо не огорчали. Звание картатая – народный поэт - ко многому обязывает всех нас.

- Ваша мама, конечно же, была кладезем мудрости, ведь оставаться музой талантливого мужа – тоже талант. Вместе с тем она совершала отчаянные поступки, как тот, что описан в «Мгновениях жизни». Едва начинавшего приходить в себя после операции поэта она буквально затащила на гору и спела ему на вершине башкирскую песню-балладу «Бейеш», которую выучила, тоскуя о любимом в годы войны. В те мгновения Мустай Карим преодолел точку невозврата в опасную болезненную хандру - проникновенной песней Рауза высказала ему все свои страдания и надежды…

- Это случилось как раз в селе Ургун, о котором я вам рассказывала. Родители поднимались на Иремель. Местные жители считают эту гору священной, они верят, что добравшегося до вершины с чистыми помыслами человека непременно ждет удача, исполнение желаний. А наша мама, оставаясь в тени мужа-поэта, между тем тоже была очень творческой, любознательной натурой: куда бы ни ездила, стремилась узнать новое, чему-то научиться. И это задуманное ею восхождение действительно помогло отцу преодолеть болезнь.

- Альфия Мустаевна, расскажите, как рождалась идея «Мгновений жизни». Подтолкнула ли перестройка, крушение прежних ценностей, утрата друзей, предательство или что-то другое?
  
- Конечно же, с распадом Союза произошло крушение идеалов. Ветераны-фронтовики это переживали особенно тяжело, в то время как молодежь, среднее поколение пребывали даже в некой эйфории. Во время событий 91-го я тоже была на баррикадах. И меня поразило, что в танках сидели узбеки, киргизы, армяне… – молодежь с типичными нерусскими чертами, но никак не славяне. «Зачем они это делают, кого на кого хотят натравить?!» - мелькнула у меня первая мысль. Так кощунственно вывернуть вековую дружбу народов могли только враги нашей страны, а не патриоты. Озверевшая толпа крушила «комки» - первые коммерческие киоски, переворачивала автомобили, по Кутузовскому проспекту разъезжали танки. Я ушла оттуда потрясенная. А Ильгиз ходил на митинг, слушал Ельцина, пытался понять, к чему все это приведет. Конечно же, мы все это обсуждали с папой. Больше всего он боялся гражданской войны, жертвами которой всегда становятся ни в чем не повинные люди. Нас с отцом возмутило, когда Марк Захаров в прямом эфире порвал свой партбилет. К чему нужна была такая показушность?!

Вот на волне таких душевных переживаний у Мустая Карима и возникло желание написать «Мгновения жизни», чтобы, так сказать, расставить все свои точки над i.

- Недавно попала в ночном эфире на фильм о Сталине, и в памяти вдруг всплыли сдержанные комментарии Мустафы Сафича: «В своих воспоминаниях я упоминаю и о Сталине. Это мое видение. Я не кинулся, как многие, рисовать его палачом. Если на то пошло, мало ли было среди царей палачей? Не были ли таковыми Петр I, Иван Грозный, Николай II, которого народ назвал Кровавым…».

- Да, это была его позиция. Отец уважал Виктора Астафьева и его творчество. Но когда он заявил, что, дескать, не Сталин, не Жуков, а только простой советский солдат выиграл войну, отец ходил подавленным. Да и других ветеранов, думаю, такое заявление возмутило: они прекрасно знали, что без умных полководцев-стратегов победить невозможно.

- Сегодня мир взбудоражен событиями на Украине: идеологи майдана подстрекают народ забыть вековое добрососедство, возрождается откровенный фашизм. Пьеса Мустая Карима «Не бросай огонь, Прометей», напугавшая в свое время цензуру, словно обращена к современным политическим безумцам. С кого она писалась, кого обличала?

- Высмотреть высокопоставленных лиц в персонажах пьесы пытались и ответработники Главлита, однако автор не имел в виду кого-то конкретно, а предостерегал общество от жестокости и крайностей, от авантюрных руководителей, из-за которых и случаются майданы. И в этом смысле пьеса сегодня действительно актуальна.

- Я удивилась, обнаружив среди читательских писем к Мустаю Кариму множество посланий с Украины, – и от обычных граждан, и коллективные от школьников, студентов, завсегдатаев литературных клубов. Скажите, как часто в ваш дом приходили письма, кто их получал, рассказывал ли Мустай Карим домочадцам о тронувшем его содержании?

- Отец воевал на Украинском фронте – там остался кусочек его жизни, глубоких переживаний. После войны он много раз бывал на Украине, встречался с сельчанами, рабочими, детьми и молодежью. Со многими творческими союзами проводились регулярные встречи, переписка. Много издавалось его книг, а пьесы шли во всех главных театрах Украины. Кстати, в начале нынешнего года один театр из Западной Украины просил нас с Ильгизом дать разрешение на постановку « В ночь лунного затмения». Наверное, уже не поставят?

Были годы, когда письма к нам в дом приносили пачками. Отец физически не мог на все ответить, мы с мамой ему помогали – если было что-то важное, показывали отцу. Но часто в письмах содержалась просьба о какой-то конкретной помощи, нередко маме удавалось посодействовать адресатам, не отвлекая папу.

В последние годы писем стало заметно меньше. Папа относился к ним с большим вниманием, практически всегда старался ответить сам. А когда папы не стало, пришли десятки посланий примерно такого содержания: «Не стало Мустая Карима. Кто же теперь нам будет помогать, куда нам обращаться?!».

- А какое послание отправили бы Мустаю Кариму сегодня вы, если бы вдруг появился канал связи с третьим измерением…

- Сообщила, что Мустая Карима народ не забыл, по-прежнему черпает в его произведениях ценные советы, оптимизм и душевные силы. Что вся наша семья нежно его любит и очень скучает…


Беседовала Галина ИШМУХАМЕТОВА